Под пушистым Цаплиным хвостом к промерзшим лапам молодого кота быстро возвращалось тепло. В отличие от своего романтично настроенного друга, Цапля всегда мыслит рационально. Они чудесно дополняют друг друга, не правда ли? Львиносвет теснее прижался к подруге, и ему, счастливому, показалось, что Звездоцап, изгнание, битва - все осталось где-то далеко позади. В настоящем была только Цапля. Как же здорово оказаться с ней наедине, вдали от голосящей толпы, от чересчур уж громких котят. Львиносвет глядел вперед, вдыхая запах знакомой шерсти, чуть перебитый легким ароматом нарастающего мороза.
Она была права - открытое небо лучше всяких палаток. Наверное, племя Ветра храбрее остальных племен. Если бы Куница могла прочесть сейчас его мысли, она наверняка завопила в возмущении. Львиносвет обвил хвостом Цаплю, прижимая ее к себе и в задумчивости глядя то на неизведанные просторы, которые ему наверняка никогда не познать, то на бархатистое ночное небо, озаренное светом миллионов звезд. Лесные коты спят в палатках, потому что боятся открытых пространств. А воины Ветра - нет. Они предпочли страху возможность видеть небо.
- Угу, - шепнул он тихонько. - Я начинаю понимать.
- у нас иногда рассказывают о воителе, который погнался за падающей звездой, надеясь её поймать.
- В моем племени мы, когда были учениками, рассказывали истории о мертвецах и утопленниках, - хмыкнул Львиносвет. - Что-то вроде сказки на ночь. Я не боялся, вернее, делал вид, что не боюсь. А тот воитель - он догнал свою звезду?
Львиносвет внимательнее пригляделся к небосклону, стараясь отыскать свои любимые созвездия. Некоторые он нашел сам, но потом они исчезли почему-то, а затем вдруг появлялись совсем в ином месте, а другие оставались всегда и сияли ярко - о них рассказывали старшие коты, когда бывали в добром расположении духа. Львиносвет почувствовал, как запах Цапли еле уловимо изменился, а шерстинки на ее шкуры были пропитаны тем же чувством, постепенно нахлынивающим на него самого. В прошлый раз он, забившийся в нору во время бурана, испугался этого. Он вообще тогда был на редкость робок и, каждый раз касаясь Цапли, подсознательно ждал, что она огрызнется или укусит его. Но теперь все это было позабыто. Львиносвет чуть настойчивее потерся мордой о щеку Цапли, а в его янтарных глазах горело желание - сначало оно походило на тлеющий огонек на кончике угля, а затем медленно становилось ярче, сильнее. Но он не хотел торопиться, не хотел торопить Цаплю. И уж тем более не хотел настаивать. Они были рядом так близко, так тесно прижавшись друг к дружке, что, казалось, уже стали единым целым.
- А почему она падала? - вдруг спросил он. - Эта звезда? Она хотела от него убежать?

Вопль Златолапа немедленно поддержал голос брата. И даже Водопадик, до сих пор мирно почивавший под боком у мамы, вылез на белый свет и присоединился к своим шумным и непоседливым родичам.
- А?.. П'ри'ет, 'одо'адик! - рыжий ненадолго отвлёкся от своего занятия, чтобы ответить на приветствие брата - ну как же, брат ведь, проснулся, поздоровался, поговорили наконец, - и вернулся к прежнему своему занятию. - Па-ап!
Впрочем, орал Златолап уже без прежнего энтузиазма и на меньшей громкости. Впрочем, хоровые упражнения трёх котят и без этого сложно было не заметить. Клычок же пошёл дальше всех и перешёл к активным действиям. Рыжий окончательно смолк, с интересом наблюдая за братом, чья походка после столкновения с отцовской лапой казалась ещё более качающейся, чем обычно. Будь это лапа не Течения, Златолап бы попытался страшно отомстить врагу, посмевшему обидеть его брата - обмусолил бы очередную порцию шерсти, пытаясь безуспешно улучшить навыки кусания. И плевать, что зубастый сам прекрасно находит приключения себя не голову, в самом буквальном смысле. Но это был Течение, а Клычок прекрасно умел находить неприятности - об этом сейчас помнил рыжий.
Серый хвост отца обнял рыжие плечи детёныша, и Златолап радостно распушился - наконец-то на него обратили внимание! Впрочем, удовольствие тут же сменилось искренним и абсолютным детским негодованием.
- Он нас не раз'ле'ал! - возмутился котёнок. - Он нас... это... д'азнил, вот!
Рыжий, возможно, ещё больше выдал бы отцу своих фирменных полупроглоченных предложений на заявленную тему, но ему не дали.
- Паааап.
Этот голос почему-то доносился из-за спины, хотя все братья Златолапа вроде бы находились у него перед глазами. Рыжая мордочка недоуменно скривилась, но, обернувшись, котёнок наткнулся взглядом на Куницу. Он уже знал, что эта кошка - их сестра. И то, что сестра, это как брат, только девочка. С пониманием этих простых фактов у Златолапа было хуже. Братья - они понятно. Рыжий ещё помнил смутно то время, когда они были даже ближе друг другу, чем сейчас, когда их маленькие сердца бились в унисон, а потом что-то изменилось, и Клычок с Водопадиком ненадолго исчезли из его мира, а появившись вновь, уже не могли восстановить ту связь, что оказалась безвозвратно утрачена. Но всё равно эти двое были похожи на него - они одинаково росли, одинаково учились, одинаково познавали новый для них мир. Куница была совсем другая. Она куда больше походила на маму с папой, чем на одного из братьев, была заметно больше любого их них, даже больше и темнее надоедливого Костра, о котором почему-то так дружелюбно говорит отец. А в последнее время как будто даже ещё увеличилась. Или Куница тоже растёт и будет когда-нибудь ещё больше?
Пока рыжий гонял в голове эти занятные мысли, что-то начало происходить. Что-то, как показалось котёнку, не хорошее. Согласитесь, коты редко от большого счастья плюхаются на пол и начинают орать дурным голосом. Во всяком случае, Златолап подобного никогда не видел. А Куница сейчас вела себя именно так. И котёнка это напугало.
- Пап, К'нице плохо?! - затеребил он шерсть на лапе отца. - ПА-АП! К'НИЦА! - бросив терзать шкуру Течения, Златолап метнулся было к сестре, но та не обращала на него никакого внимания, стремясь куда-то уйти. - Что?... Пап... МА-А-АМ!!!
Не понимая, что происходит и как он лично может в этом поучаствовать и помочь, Златолап прибег к своему привычному способу общения с миром в минуты резких эмоциональных всплесков. И по приюту разнеслась очередная волна оповещения, не позволяющая никому остаться безучастными к происходящему.

Цапля тихо хихикнула.
- Хорошие сказочки на сон грядущий, - улыбнулась она. - У нас в пустоши трудно утонуть, и страшилки нам обычно рассказывали про гигантских орлов и жутких сов. После таких было действительно жутковато спать под открытым небом.
Впрочем, тогда все тоже делали вид, будто им не страшно. Хотя, кто знает, возможно, всегда рассудительному и серьёзному Ясногриву действительно не было страшно. А неугомонный Зимородок куда чаще выступал в роли рассказчика подобных историй - причём Цапля была практически уверенна, что некоторые из них он сочинял сам, - чем слушателя.
- А тот воитель - он догнал свою звезду?
- Трудно сказать, - задумчиво протянула Цапля, бросая очередной взгляд на небо. Подумать только, с точно такого же взгляда для воителя, жившего многие и многие луны назад началось приключение, о котором вспоминают по сей день. - Он бежал за ней без отдыха и без остановки, пока не содрал лапы в кровь и не свалился без сил. Его нашла и выходила незнакомая белая кошка, вместе с ней он потом и вернулся в племя. Они прожили долгую жизнь, кот стал предводителем, и племя процветало под его лапой. Некоторые говорят, что та кошка и была звездой, и когда её срок и жизнь её любимого подошли к концу на земле, они вместе вернулись на небо. А другие считают, что она была просто доброй кошкой, и этого достаточно, чтобы быть счастливыми в любой из жизней.
Ветряная вздохнула мечтательно и крепче прижалась к своему возлюбленному. Им, к счастью, не пришлось гоняться за звёздами, чтобы встретить друг друга. Правда, совсем уж нормальной и безоблачной их встречу не назовёшь. Возможно спустя поколения коты племён будут рассказывать друг другу о том, как в тяжёлые для леса времена нашлись двое чудаков, встречавшихся под светом звёзд вопреки воле племён и предков на скользкой крыше гнезда двуногих, выстроенного на чужих незнакомых землях. И кто знает...
- А почему она падала? Эта звезда? Она хотела от него убежать?
- Не знаю, - Цапля откровенно растерялась от такого вопроса. - Не думаю. Наверное, она просто падала, как многие звёзды, особенно в конце сезона Зелёных Листьев. Если бы она хотела убежать, то, пожалуй, не вышла бы к нему потом. Если это была она, - кошка со смешком уткнулась носом в плечо друга. - Я запуталась, - честно призналась она и потёрлась щекой о рыжую шерсть. - И даже не знаю, какая версия мне нравится больше. Разве у нас без падающих звёзд нет красивых кошек, - Цапля лукаво улыбнулась, скосив искрящиеся уже не только от звёздных бликов глаза на Львиносвета.
- Тогда ты говорил, что я красивая, - промурлыкала она, не утруждая себя пояснениями, о каком "тогда" решила упомянуть. - Не передумал?

Как ответить тебе, братец, даже не знаю..
Но я чувствую сердцем заботу её,
И ночами, когда всё вокруг затихает,
Она гладит наш мир и тихонько поёт...
Всё наполнено ею и радость такая,
Словно в ней прибываю и ею живу.
И хоть точно про жизнь после родов не знаю,
Но я верю, что будет она на яву!
Жизнь удивительная штука, как ни крути, особенно в утробе: тут тебе и еда и дом и развлечения в одном лице, а снаружи или откуда-то, доносятся какие-то звуки, а потом еще бывает, что начинает потряхивать из стороны в сторону. Иногда быстрее, иногда медленнее. Темнота, огромное пространство, которое занято сестренками-братиками. Этот мир, он другой, тут безопасно, тут все есть, что нужно для существования. А что будет потом? Когда пройдет это время? В такие моменты у котенка начинало сердечко биться по-иному, быть может, именно поэтому мама ворочалась по ночам дольше обычного. А вообще, мама – это и есть весь мир, так зачем же нужно отсюда уходить? Это ведь никому не нужно, так будем жить вместе все это время! И тогда котенок своими маленькими лапками пытался оттолкнуться от стенок и передвинуться как можно дальше, вглубь. А еще бытует мнение, что можно будет слышать много всего, даже самому говорить и кушать ртом. Это вообще ни в какие рамки не входит. А еще – говорят, что весь этот мир исчезнет без конца. Никогда никто сюда не возвращался. После родов никто не возвращается. Это ведь страшно, но пока он был тут, ему не о чем было беспокоиться. Тут было хорошо.
Но внезапно идиллия сменилась чем-то иным: стенки стали сжимать, котенок лихорадочно завертел головкой – он не мог понять, неужели этот мир сам его отторгает? Что он такого сделал? Он ведь был хорошим, кушал, что дают, шевелился как можно меньше, да и вообще никого не трогал, только в последние дни пытался отодвинуться подальше, где казалось ему теплее и уютнее, но теперь он был согласен вообще не шевелиться, хоть все время, хоть тогда, когда мама переставала шевелиться, да всегда. Он отчаянно пытался зацепиться чем-нибудь за этот мирок, который был для него единственным безопасным! Нет, он не хотел рождаться, это бло страшно, говорят там ярко, то есть, условия наоборот, совершенно иные, чем тут, значит, придется привыкать к чему-то новому?
И тут вдруг снова начали сжиматься стенки, снова и снова, тут уже он ничего не мог поделать: когда мир беснует, ты не в силах сопротивляться, иначе будет хуже, что оставалось делать? Только расслабиться и позволить ситуации идти своим ходом. Котенок расслабился и тут же, буквально через несколько секунд он родился. Страх огромной – для него – волной накрыл его с головой. Что это? Какие-то яркие пятна замельтешили перед взором, благо, они были прикрыты фильтром. Состоящим из еще оставшейся влаги, из век, плотно прикрывающих непривыкшие к такому глазки. Тут же стало невероятно холодно и тело, как будто бы весели несоизмеримо много. Его давило к земле, невозможно было дышать, в глаза било непонятным светом. Но он еще ощущал себя в этом теле. Это была смерть? Или что-то иное? Котенок пытался уползти куда-то, но тут же почувствовал какое-то тепло. И после этого его так же неожиданно и бесцеремонно начали давить, чем-то шершавым и гладить против шерсти, ему это определенно не нравился, он пытался показать свое недовольство чем-нибудь, но просто движения лапками не срабатывали: пришлось попробовать что-то новое. Он запищал. Первый раз в своей короткой жизни. Это было странно, как будто бы изнутри исходило что-то, а потом снова заходило. И тут же котенок почувствовал непередаваемый голод. Что делать? Обычно все было при нем, он нал, что еда есть, и она была, он питался столько же, сколько жил, а теперь что-то внутри начинало беспокойно шевелиться и издавать какие-то звуки. Придется искать пропитание самому, что ему еще остается делать? Но тут это странное воздействие извне повторилось, на этот раз его так же бесцеремонно куда-то толкали. Котенок испугался и первое, что пришло на ум: он надеялся, что это не снова роды, и его не выкинет в другой мир, еще более яркий и холодный, ще более негостеприимный, чем этот, он закричал снова, пытаясь сказать, что он лучше останется здесь, хватит уже, это было страшно, больно и неприятно, лучше здесь!
Котенок пытался сопротивляться внешней силе, но куда там.. Он не мог и хоть немного воздействовать на нее, а потому покорился, уже второй раз, он боялся, что его перекинет еще куда-то, но теперь он уже не мог ничего поделать. И к его изумлению ничего не произошло. Холоднее не стало, может быть, даже чуточку теплее. Тут же его нос уткнулся во что-то мягкое, наверное, это и называется шерсть. А потом в нос ударил запах. Только сейчас котенок сообразил, что теперь он может ориентироваться в пространстве не только с помощью лапок, но и носа – той штучки, через которую удалось вдохнуть воздух и расправить легкие. И он жадно этим воспользовался, втянув, как ему показалось, целый мир, он уловил приятный, вкусный запах, наверное, это то, что называется «молоко». Но ведь рядом с этим словом всегда находится «мама»? Разве не так? Котенок снова запищал, а точнее просто выдохнул воздух через рот, пытаясь сказать, что голоден. Интересно, мама на самом деле – это как целый мир? И здесь она тоже будет кормить и заботиться или же нет? А что тогда будет? А если не она, то как он сможет выжить? Или же здесь тоже придется находиться какое-то время, а потом рождаться? Может, не надо? Котенок снова зашевелил лапками и уткнулся носом во что-то более гладкое, наверное, это был материнский сосок. Новорожденный открыл ротик и попробовал его на вкус – все это делалось инстинктивно и без каких-либо вопросов, то есть, он точно знал, что происходит и что с этим можно сделать. А посему внутренний голос замолк. На какое-то время. И на языке появилось что-то вкусное, он не знал еще этого слова, но то, что он чувствовал, ему явно очень нравилось, и он присосался, как пиявка к материнскому соску. И пробовал первый раз еду через рот, а не через пуповину.

Котенок уже давно привык к своей жизни. Он ни в чем не нуждался, и жизнь его, если это можно так назвать, протекала весьма спокойно. Он чувствовал, ощущал, что поблизости кто-то есть, хоть сейчас еще не мог осознавать это в полной мере. Этих "других" было несколько, но еще не рожденный котенок не мог определить, сколько именно - он не мог считать. не мог мыслить, и сейчас вся его так называемая жизнь основывалась на инстинктах. Он питался, отдыхал, а в большем пока и не нуждался.
Впервые за все время что-то начало весьма быстро меняться, вот только что? Знай бы не рожденный еще котенок, что такое страх, он бы испугался, но он не мог и этого. Просто он чувствовал, как  "другие" вокруг него шевелятся, как будто почувствовали неладное. Их всех больше не устраивало то место, которое они бы могли назвать домом, если бы могли говорить и понимали бы, что называется домом.
Поддаваясь каким-то инстинктам, должно быть заложенном во всем кошачьем роде природой давным-давно, котенок, у которого не было даже имени, тоже зашевелился, забарахтался. Знал ли он, что его матери сейчас больно и крайне неприятно? Разумеется, ответ один: конечно не знал! А что бы изменилась, если знал бы? Он действовал неосознанно, он не мог еще осознать, что происходит вокруг. Все это лишь инстинкты, и выжить он может, лишь поддаваясь им. Он бы и не смог сопротивляться. Он просто не умел. Не умел еще совсем ничего.
Сложно описать все то, что он почувствовал в следующий момент. Поначалу ощущения были не самыми приятными, казалось, что-то давит со всех сторон, вытесняет из привычного мира. Отдаленно раздавались какие-то крики, визги, которые издавала мать котенка. Но он, конечно не мог ничего поделать с этим.  Котенок забарахтался, быстрее зашевелил лапами, желая поскорее выбраться оттуда, где находился. Когда котенок оказался в совершенно незнакомом ему мире, скорее всего на мгновение котенку стало холодно, хотя он этого не понимал и просто чувствовал себя неуютно. Конечно в новом мире было холоднее, чем в утробе матери! Но когда  он почувствовал, как плюхается на что-то мягкое, сделал первый в своей жизни вдох, легкие как бы обожгло спасительным воздухом, а в нос ударил приятный и даже родной запах молока, то издав какой-то звук, похожий на радостный писк, малыш стал шевелить своими маленькими, еще слишком слабыми лапками, чувствуя присутствие этих "других" вновь и отталкивая их, протискиваясь в то место, где было хорошо, откуда исходил этот родной запах. Котенок не видел, поэтому полностью доверился своему нюху, который, стоит отметить, был отличным. И вот, когда он уткнулся мордочкой во что-то мягкое, то с тихим победным писком начал пить молоко, которое казалось просто божественно вкусным.

Отказываться от его предложения Колючка не стала. Впрочем, Мышонок именно так и предполагал - его рыжая сестра определённо была не из тех, кто имел привычку отказываться от чего-то потенциально интересного. Чем полосатый пользовался, когда не хотелось соваться куда-то в одиночку, и не знал, как избавиться, когда как раз появлялось желание побыть одному. Но сейчас был тот случай, когда инициатором привлечения родственных сил был как раз он - всё-таки выходить в холодную темноту в одиночку было несколько боязно, - и Мышонок, стараясь держаться независимо и нейтрально, скользнул следом за сестрой.
Пока котята сидели в приюте, темнота снаружи выглядела какой-то монолитной, непроглядной. Сейчас же, оказавшись на улице, полосатый понял, что она вовсе не так абсолютно. Видно было, конечно, хуже чем днём, но всё же видно. Над головами детёнышей висела белая луна, на чёрном небе сияли россыпи белых огоньков, вдаль протянулись белые сугробы, отражающие свет неба.
В целом, видно было вполне даже неплохо, хотя и совершенно иначе, чем днём. Потерялись куда-то привычные цвета - и не только из-за белизны снега, скрывшего землю и траву. Даже рыжая шёрстка Колючки, возящейся в сугробе, выглядела более тусклой и серой, чем обычно. Полосатый Мышонок же практически растворялся в окружающей темноте. Посади его у какого-нибудь куста - и вовсе потерять можно, глядя в упор.
Движимый скорее обычным своим любопытством, котёнок прыгнул вперёд, мимо сестры, попробовавшей снег на вкус, и плюхнулся в сугроб. Облако снежной пыли взметнулось вверх, разлетаясь в стороны и потихоньку оседая на мордочки котят.
- А когда его много, он уже не исчезает, - глубокомысленно заметил Мышонок, вылезая на более-менее утоптанное место - сидеть в сугробе оказалось холодновато. - Даже если его трогать. А когда он во рту, то, наверное, превращается в воду. Как на лапе.
Полосатый попробовал зачерпнуть немного снега, но тот, лёжа на серо-розоватой подушечке, не больно спешил таять. Котёнок дохнул на него, и вот на его лапе блестит несколько капелек, тут же сорвавшихся впитавшихся в снег на земле. А Мышонок с интересом обнюхал собственную лапу. Подушечки, которые он помнил мягкими и нежными, загрубели, покрылись сеточкой мелких трещин, приобрели несколько заживших уже царапин-шрамов.
- Смотри, - полосатый продемонстрировал лапу сестре. - У тебя так же?

Клычок впервые в жизни ощутил легкую тошноту. А морда подбежавшего на рев обиженных братьев Водопадика вообще сливалась в какое-то расплывчатое серое пятно. Клычок уставился на встревоженную физиономию брата, на которой блестели двумя огромными кристаллами глаза - желтый и синий. Вскоре она стала отчетливее, и более-менее успокоившийся Клычок бухнулся на хвостик.
- Полядок, полядок, не бухти, - пробурчал он, потирая лапкой лоб. Это ж надо так врезаться в отцовскую лапу! Но кто мог подумать, что она твердая, как скала? На будущее нужно усвоить - самая мягкая часть тела у взрослых - живот. В него и нужно метить, когда несешься на всех порах к обожаемому родителю, дабы получить свою долю внимания. Кстати, а почему это обожаемый родитель отпихнул его в сторону, точно надоедливого таракана?
Течение обращался к Златолапу, даже к Водопадику - рохле Водопадику, который все торчит у бока матери! Клычок не просто возмутился - он замяукал в голос, требуя отцовской ласки.
- Иди сюда, юный герой, рассказывай, чем вас тут Костер развлекал.
Клычок уже успел вскарабкаться на отцовскую спину и фыркнул прямо ему в пушистое ухо, а затем с деловитым видом принялся его слюнявить. Он не подозревал о своей саблезубости и не думал о том, что, даже если он не слишком уж сильно хотел причинить боль, выпирающие клыки все равно стукались о папино ухо, наверняка заставляя его переживать пару неприятных моментов. Впрочем, ведь именно внимания требовал Клычок, не так ли? Увы, он его так и не добился.
- Пап, пап, пап, пап, пап!! - затянул он на одной ноте, не забывая мусолить отцовское ухо.
- Паааап.
Еще одна! Он с сумрачной неприязнью воззрился на кошку, которая называла большого серого кота так же, как он с братьями. И, если со Златом и Водопадиком Клычок еще худо-бедно соглашался делить отца, то к Кунице испытывал что-то вроде ревности. Она вообще взрослая и чужая! Клычок знал о сестрах, знал о том, что Куница - его старшая сестрица и, возможно, если бы она не отвлекла Течения от него (а ведь папа даже не поговорил с ним, с Клычком!), то он бы посмотрел на нее более благосклонно. Но Течение мигом поспешил к доченьке, начисто забыв о сыне.
- Пааап! - заорал вслед обиженный донельзя Клычок, вновь плюхаясь на пол и глядя на Куницу сердито и гневно. Ну вот куда она лезет?! Но он мигом забыл о гневе, когда быстрый говор кошки вдруг перешел в вопли боли. Клычок вздыбил шерсть так, что стал похож на ежа.
- Чего она олет? - поинтересовался он немного растерянно. Кто-то сунул Кунице палку, и орать она перестала, но зрелище все равно было пугающее и... занимательное. Потому что очень скоро возле хвоста ее появился мокрый комочек. Котенок! Да она просто рожает! Клычок надулся от гордости - сам догадался! - и глянул на братьев.
- Гляньте, какие мелкие! - возбужденно заявил он и потянулся к новорожденным. - Я был в два лаза больше!
Мелочь, просто мелочь. Зато они с братьями теперь не самые младшие! Клычок подпрыгнул, как кузнечик, к отцу. Кое-что его заинтересовало.
- У нас и так много котят, - заявил он. - Зачем нам эти?
Златолап орет почище взрослого кота - от его воплей деревья гнутся. А вдруг эти мелкие окажутся такими же голосистыми? Клычок опустил глаза и вновь наткнулся на мокрый комочек. Кто-то уже присосался к материнскому животу. Серо-палевый вдруг хмыкнул - его озарила идея, ухмыльнулся, блестя выпирающими клыками и протянул лапу, чтобы щелкнуть рыже-бурого, который очень сосредоточенно сосал молоко, (Коршунка), по затылку.

Отредактировано Клычок (12-12-2014 01:57:41)

- Великие небесные заступники, тут же невозможно находиться!
Казалось, все временное пристанище изгнанников - это огромная детская. Котят было очень, очень много, все они пищали, кричали, играли с воплями и визгом. В Оцелотке постепенно просыпалось желание убивать. Львиносвет, громко зовущий Цаплю, непременно остался бы без ушей, если бы Оцелотка лежала к нему поближе, ибо имела хоть какое-то, но право, ведь этот крик мог кого угодно с ума свести, а пятнистую уж тем более. А когда к ораве мелких присоединилась Куница, то воительница страдальчески закатила глаза, но не удержалась не посмотреть, что вынудило ее бывшую рыжую ученицу так орать. Когда речная воительница посмотрела на нее, то у нее аж глаза на лоб вылезли - ни дать, ни взять, королева, которой рожать с часу на час! Эка невидаль! - Интересно, хотела ли она этих котят или так... случайно вышло? - ехидно заметила Пустота. - Тебе лишь бы пообсуждать интимные подробности чужой жизни! Эту тему ты еще обсосешь и обмусолишь, как псины облизывают до одури кость? - Может быть. Мне можно. Внутренний голос Оцелотки хмыкнул. Дохмыкаешься скоро. Был бы у тебя хвост - оторвала бы.
Кошка понимала, что если она останется здесь еще хоть на немного, то жертв уже будет не избежать. - Поохотиться что ли? - Ага. а еще потанцевать латину, нарвать кошачьей мяты, устроить вечеринку и прийти к Звездоцапу на поклон. - ЧТО? - Ничего. Ночь просто на дворе. Какая охота? тем более риск попасть в лапы к прислужникам Звездоцапа становится заоблачно велик. - Есть такое понятие, как ночная охота. Тем более сейчас ясно. А насчет воинов Единого племени - у меня-то нос есть, не правда ли? Кого бы с собой позвать.. Взгяд речной кошки упал на красивую пушистую кошку – свою соплеменницу. - Точно. Вот Хвою с собой и возьму. Согласится она интересно? - Я ж откуда знаю. Подойди, да спроси. Оцелотка только фыркнула про себя, но встала и направилась туда, где стояла Хвоя. Несмотря на время, проведенное в лагере Звездоцапа, ее шкура все еще хранила такой родной запах Речного племени. Вдохнув его Оцелотка даже приостановилась. Взгляд ее затуманился, голова опустилась...Что не говори, а она жутко скучала по прошлому.
- Доброй охоты Хвоя! Не желаешь сделать вылазку отсюда на ночную охоту? Уснуть в этом месте все равно, что пытаться дружить с лисами! - неестественно бодрым голосом регламентировала Оцелотка. - Ну вот, пошли плоские шутки, как хвосты у бобров, - печально вздохнула Пустота. Оцелотка нервно взмахнула хвостом. В самом деле, когда ее внутреннее я прекратит себя так бессовестно вести? Ни малейшего уважения к другим! -  Иди ты куда подальше! Не донимай своим злорадством, будь добра. - Я и доброта – понятия не совместимые. Терпи. - исчерпывающе заметил внутренний голос.

Отредактировано Оцелотка (13-12-2014 08:09:43)

Львиносвет растянулся на крыше, тесно прижавшись к горячему телу Цапли. Все его существо было пронизано томительной, приятной истомой. Молодой кот совсем не ощущал холода, наоборот даже - ему казалось, что Сезон Юных Листьев наступил раньше срока, и наутро снег растает, не выдержав жара, что окутывал его и подругу. Он вдруг с урчанием зарылся мордой в мягкий мех воительницы и глубоко втянул ноздрями ее изменившийся запах. В пасти прочно угнездился восхитительный вкус, вроде того, когда наешься до отвала жирных, сочных карпов. Другой на месте Львиносвета мог бы чувствовать аромат спелых ягод или лакомого куска мяса, или упоительную, весенную свежесть молодой травы, или резковатый, смоляной запах сосновых иголок... Словом, это что-то непередаваемо прекрасное. Правда, движения и жесты Львиносвета были уже не столь резки и напористы, бушевавшее недавно пламя в его глазах превратилось в мягкий, ровный огонек, отсвечивающий янтарем.
Задул морозный ветер, но Львиносвет с удовольствием подставил ему морду и вслушался в принесенные им запахи. Мерзлый, водяной запах снега перемешивался с древесным ароматом леса. Вокруг никакой опасности. Даже орлы и ястребы затаились в своих гнездах и ждут утра, чтобы выйти на промысел.
"Как здорово, что Цапля вспомнила о чердаке," - лениво подумалось Львиносвету. "И повезло, что у мы смогли выбраться на крышу, здесь так тихо и спокойно, куда лучше, чем внизу, с котятами..."
Вообще-то Львиносвет любил шум, ведь часто именно он был его источником. Но сейчас, лежа вместе с Цаплей на крыше и, казалось, приблизившись к звездам так, что одну из них лапой можно было схватить, он ценил царившую кругом тишину и спокойствие и был за нее благодарен. Кому? Наверное, судьбе, подаривший им такую замечательную ночь. Он молчал, слушая, как скрипят ветви деревьев, как шевелится мех на его шкуре и шкуре подруги. Нет, нельзя разбивать эту чудесную лесную тишину, не надо возвращаться с небес на землю. Пусть этот миг продлиться подольше. И Львиносвет молчал, прикрыв глаза и зарывшись носом в шерсть Цапле.
Мало-помалу жар выдувался ледяным ветром. Но Львиносвет, кажется, не совсем это замечал.