Оперение открыла глаза в бархатистую шуршащую ночную темноту – в открытое небо над лагерем. Там, далеко-далеко, перемигивались и копошились изо всех сил задуваемые ветром звёздочки – мелкие, как пыль, рассыпанные по синему фону щедрой, но довольно неряшливой рукой. Они, звёзды, словно жили своей собственной слегка «мышиной» жизнью, ничуть не менее суетливой, чем их, земных котов, житьё. Кто-то спал, кто-то болтал с соседней звездой, а кто-то отправлялся в гости к совсем другим обитателям небес, прочерчивая на пути тонкую синюю нитку...
Оперение осторожно поёрзала на подстилке, стараясь никого не толкать – совсем рядом темнел бурый бок какого-то соплеменника. Было уютно; за границами утлой ложбинки лагеря по-разбойничьи посвистывал ветер, выискивая себе жертву, не находя, досадуя и бесплодно пытаясь перехлестнуть за границы широкой впадины в земле, где сопело во сне, прижавшись друг другу, целое кошачье племя... Мерцание звёзд в небе убаюкивало, и она давно бы сомкнула глаза, вновь заснув, если бы не то странное состояние, что владело ею сейчас.
А дело было вот в чем: ей опять приснился сон.
Нет, не простой. Этот сон был из тех, от которых не сомкнуть глаз; тех, которые долго ещё царапаются в груди; из этих её клятых снов, которые она обожала и терпеть не могла. Они иголкой пронизывали сознание, они заставляли слезиться сухие глаза и вздрагивать, как звезда на ветру, умиротворённое сознание.  Предки, эти сны были ни на что не похожи и жилы своей собственной жизнью внутри её тела, разворачивая свои цветные объёмные веера, распирая, душа, издеваясь над маленькой кошкой, в которой им взбрело в голову ненадолго поселиться.
Она долго лежала, часто и тихо дыша, пока кто-то рядом вдруг не поднялся. Кто-то, кому, невесть отчего, тоже не спалось в эту ночь.
Оперение скосила глаза, желая рассмотреть, кого же подняла нежданная бессонница. Серая шерсть, пушистая, похожая на её, Оперения, собственную; тонкий силуэт под этой шерстью...
Пасмурица.
Оперение слегка нахмурилась, глядя на безмолвную и бессонную тень – от этой кошки не только сейчас исходила тонкая изломанная тревога. Вроде запаха болезни у ещё здорового с виду кота – крепкие лапы да густая шерсть, лесной аромат пышного меха, пыль на лапах, запах повседневный и земной – и лёгкая нотка нездешнего, жутковатого, тоской обрывающегося в животе. Эта уверенная, малость ворчливая кошка болела где-то глубоко, скрывая болезнь от всех, и Оперение всерьёз боялась, как бы она потихоньку не потушила в ней чего-то, что всё ещё горело там, в глубине, под слоем даже сокровенной запрятанной боли.
Пасмурица, постояв, словно скорбя по ком-то, с минуту среди спящих, осторожно выбралась из их сбившейся в одно место живой кучи и направилась прочь из уютного лагеря – в ночную пустошь. Дозорный скользнул по ней взглядом, спокойно пропуская сквозь стиснутые когти своей бдительности.
И тогда неведомая мысль толкнула Оперение подняться. Она встала, и, не потягиваясь, торопливо перескочила через спящих, рискуя угодить кому-нибудь лапой на голову - ей нельзя было тратить время на осторожность. Её торопило какое-то странное чувство, засевшее под черепом и не дававшее покоя, и чувство это было неведомо связано с Пасмурицей.
Она спешила, перебирая лапами давно знакомую дорожку, впитывая съедаемый снегом лёгкий запах сквозь стиснутые зубы и раздувающиеся ноздри, она ловила обрывки тихого бега где-то впереди, и под лапами её тихо ритмично похрустывало. Она горячо дышала, и ветер уносил её дыхание, становящееся полупрозрачными клубками тумана, прочь, за её спину, не давая захлестнуть глаза. Но вот, наконец, и цель – она здесь, эта серая кошка, которой нужно, которой просто необходимо что-то сказать...
Пасмурица сидела на Дозорной скале, и абрис её тела неясно вырисовывался на фоне веснушчатого ночного неба, пульсировавшего за её спиной. Оперение замедлила шаг, одновременно пытаясь успокоить вдруг разгорячившееся неспокойное, хоть и ровное, дыхание. Ближе, ближе – вот она и под самой скалой. А теперь куда?.. Окликнуть?..
Наверх. Это скомандовало ей что-то из её подсознания, и она подчинилась, упруго распрямив лапы, и через секунду уже стояла на скале – взволнованная, поблёскивающая в темноте широко открытыми глазами. Горячим клубком в груди билось неясное чувство, становившееся всё сильнее и постепенно открывавшее перед ней свою родственность со сном.
Пасмурица смотрела на звёзды – так смотрят в глаза котам, ища в них что-то, чего так отчаянно ждут... Оперение выдохнула, вновь набрала в грудь воздуха, и вдруг неожиданно низко вибрирующе сказала:
- Звёздные травы треплет ветер, их простые соцветья дрожат над нашими головами. – это было нечто странное, это был отрывок сна, превращённый в слова, и Оперение вдруг с изумлением обнаружила, как странное чувство в груди потянулось вовне – туда, наружу, где есть кошка, с которой... Ей предстоит этим поделиться.
- ...их простые соцветья дрожат над нашими головами, их семена рассеяны по пустошам... Слава Ветру, несущему семя неба на наши земли... Слава Ветру, горящему в наших жилах...
Оперение судорожно и горячо вдохнула холодный ветер, свободно обнимавший тёмную глыбу скалы, и когти её скребнули по камню, пытаясь впиться в него, как в мягкую землю.
- Слушай, Пасмурица, я расскажу тебе, как в нас прорастают звёзды.

Отредактировано Оперение (24-11-2013 16:35:44)

Вздыбленная серая шерсть, поблёскивающие в звёздном полумраке клыки, неяркий отсвет глаз – в воздухе ощутимо пахнет угрозой, её встретили резко, что ж, так и должно быть, так и ожидалось, теперь главное – чтобы она не послала Оперение ко всем чертям. Такое бывает, когда решаешь рассказать... Ежи. Она избаловалась, рассказывая свои сны целительнице и наставнику, и давно забыла, что её могут просто не послушать. Сбежать, пока не поздно, потом будет хотя бы не так неприятно... Ежи, она похожа на сумасшедшую... Она такая и есть сейчас – безумная, вот взбрело ей в голову, и главное...
Пасмурица фыркнула, и Оперению стало ясно, что хотя бы когтями по морде она прямо сейчас не получит.
- Не подкрадывайся так больше… - сердитый шёпот со старейшинскими интонациями, будто она помешала спать восьмидесятилунной кошке. Что ж... Это лучше, чем могло быть. По крайней мере, она готова услышать ещё несколько слов – она же ещё не знает, за какой безумной целью она здесь...
После её слов Пасмурица замерла. Удивление, а затем, вероятно, будет раздражение и смех – мол, иди спать, идиотка, не донимай меня своим бредом... Или к целительнице сходи, не даром, знать, тебя в детстве лечить хотели, да только такую вы-ылечишь, как же...
Она всё мочала, слушая её слова, сумрачно глядя на неё, и не торопилась фыркать снова и отправлять Оперение спать, сопроводив это какой-нибудь резкой насмешкой. Она слушала – напряжённо, прижав уши.
«Теперь главное, чтобы она выслушала меня... Согласилась хотя бы недолго – слушать», - подумала Оперение и сама поразилась своей наглости. Тут бы хоть не получить оплеуху, что нарушила чужой покой... А она ещё думает, чтобы её слушали.
- Что ты тут делаешь? Почему шла за мной? – резко спросила Пасмурица, и Оперение попыталась понять выражение её недоверчивых глаз. Бесполезно, но, собственно, всё понятно. Сейчас она скажет правду, и Пасмурица презрительно сощурится да скажет, будто выплюнет, какое-нибудь злое словечко. Пусть.
- Мне нужно... тебе рассказать, - пробормотала Оперение, отчаянно глядя в глаза соплеменнице. Вот же бред... Убирайся, ненормальная.
- Хорошо… Я слушаю. – Оперение стояла пару секунд, пытаясь осмыслить то, что произошло.
«Она слушает... Она будет слушать!.. – радость мешалась с непониманием, но Оперение, опомнившись, торопливо плюхнулась рядом с Пасмурицей, чувствуя боком пушистую серую шерсть. – Почему?..»
Думать об этом было незачем, всё равно – сейчас не поймёшь. Нужно было говорить, говорить то, что настойчиво напирало изнутри, с новой силой наступая после недолгого перерыва, когда Оперение обрела способность думать головой и решила было, что её прогонят. Говорить... Всё равно она не может сейчас ни о чём догадываться... И всё-таки почему?!..
Потом.
Ветер свистел и подвывал вокруг скалы, радуясь, что наконец-то достал парочку неразумных кошек, осмелившихся выйти из надёжного лагеря в эту ночь, - зябко было от одних этих звуков, а звёздные искорки наверху всё так же суетливо перемигивались и, кажется, даже шуршали. Она вздохнула и продолжала говорить:
- Там, наверху, - Оперение задрала морду, чувствуя, как усов касается прохладный ночной воздух – Голые Деревья, суровый сезон, щёточка леса на территории грозовых поредела и сжалась, чёрная и смешная... – никто не знает разницы между собой и травой, что растёт на звёздных полях... И на звёздных пустошах. Если кто-нибудь говорит тебе, что там, наверху, в крае вечного счастья, только лес, только раскинувшийся блаженный край высоких древних стволов – не верь. Разве может тот, кто хоть раз бежал с ветром бок о бок, быть безгранично-счастливым в лесной тишине? Разве способен кот, чувствовавший лапами сердцебиение поросшей вереском земли, быть звёздно-свободным в мире, где нет открытого горизонта, пусть там вдоволь дичи и тени лишь звёздные, пусть там вечный сезон Зелёных Деревьев и не дуэт холодне ветра? Пасмурица, подумай, наши предки, подарившие нам раскалённый и ледяной ветер нашей крови, - могут ли они после смерти жить в укромной чаще и никогда не спать под открытым небом, которое там так близко, что его можно почувствовать усами?.. – Оперение перевела дух, глядя в мерцающий подслеповатый холодный небосвод. Предки?.. Она верила в живых котов, которые живут на небесах, какая бы звёздная мудрость не светилась в их глазах, которых она никогда не видела. Она верила, что никогда не забудет ветра в шерсти и ничем не ограниченной дали в глазах, даже когда после смерти вознёсётся на небо. – Поэтому там, над нами, на нас смотрят предки, которые, даже покинув землю, не забыли то, чем жили они и чем живём теперь мы. Я знаю, Пасмурица, я видела, - глаза Оперения вспыхнули, словно нежданные искры в снегу, - там, над нашими головами, не Звёздный лес, нет, там – Звёздные пустоши. И когда в такие вот ночи звёздные травы, степные травы треплет высокий ветер, когда их соцветья дрожат над нашими головами, когда смотрят на нас те, кто не забыл эти земли и никогда не забудет своих живых детей... Семена звёздных трав падают к нам, на землю, и прорастают травы, и мы вырастаем из трав. Когда мы бежим по земле – звёзды слышат наш бег. Когда мы чувствуем жёсткий вереск подушечками лап, о нас помнят звёзды, из чьих семян проросли наши души и наши тела, так же единые с этой землёй, как едины с небом наши звёздные предки. Племя Ветра не забудет вересковые пустоши, и нас никогда не забудет небо. Вересковое небо, Пасмурица. Звёзды, запутавшиеся в поднебесном вереске. Наши Предки. Наши ветрено-звёздные Предки.
Порыв ветра, словно волна в паводок сезона Юных Листьев, вздыбился над Дозорной скалой, метнув в морды лежащим кошкам холодную пригоршню мелкого лёгкого снега, и на секунду ничего не стало видно, а на месте звёзд в небе светились мелкие снежинки, стремительно крутящиеся перед глазами. Когда этот маленький буран схлынул, Оперение смотрела на Пасмурицу, и надеялась, что хотя бы часть её слов она впустила в себя, позволив себе не думать, а просто чувствовать то, что чувствует Оперение. Потому что ещё никогда она не говорила так, как сейчас. Ещё ни с кем ей не приходилось делиться сновидением, ощущая такую горячую жажду быть услышанной. Её прежние слушатели часто были куда благосклоннее, но именно эта кошка должна была услышать. Оперение... очень надеялась, что она услышит.

- Такие вещи говоришь... Прям... будто сама... того... – сказала Пасмурица после некоторой паузы, и Оперение физически ощутила радостное облегчение – будто тревожащую дрожь с сердца сняли и унесли куда-то далеко, за зыбкую чёрточку горизонта, едва намечающегося за бескрайним полем снега. Её поняли. Она поняла, она... Предки... Спасибо.
- В общем, даже не знаю, что тебе ответить... Я не настолько... проникновенная... Но знаешь, я верю, что они больше, чем память. Они настоящие, живые. Просто там, в виде звезд. А еще я уверенна - порой они возвращаются. Я верю, что самые яркие звезды - это великие коты племени Ветра! Что все звезды, сияющие над пустошами - наши предки.
Оперение тихонько улыбалась в усы, изредка встряхивая ими и сбрасывая налетевшие мелкие снежинки, и в груди её – пушистой грудой поверх успокоившегося сна – укладывалось маленькое тепло. От ощущения общности и понимания, от того, что здесь, под этим прохладным небом, под взглядами Предков, от которых становилось одновременно и так уютно, и слегка не по себе, ей не нужно выкручиваться и изламывать искренность, процеживая её сквозь кучу призм, потому что она говорит – так, совсем просто, как просятся на губы слова, и она понимает, и, надо же, отвечает... Так же обескураживающе и бесценно-искренне.
- Знаешь, я думаю точно так же, - Оперение опустила глаза, прикрывая их короткими светлыми ресницами, будто смущаясь отчего-то, - Живые предки... И они возвращаются, да, ты права.
- ...Я пришла сюда, потому-что... Мне не хватает их мудрости. Как ты думаешь, Оперение. Они ведь волнуются не только о благополучии всего племени? Они переживают о нас по отдельности? Или все же лучше не вмешиваться в наши судьбы... Пока они не мешают процветать всему племени?
Она помолчала, перестав улыбаться, глядя вникуда серьёзным задумчивым взглядом и стараясь сложить в голове неясные, метавшиеся там мысли. Ей редко бывало так трудно уложить на язык то, что она думала, и тишина длилась несколько долгих секунд, наполненных посвистыванием ветра и шелестом суховатой снежной пыли, трущейся об скалу и, кажется – о небо. Но, то что она должна была сказать, того стоило, и она терпеливо ждала, пока позёмкой вьющийся у неё в голове ответ станет чёткой словесной тканью:
- Это... Это как предводитель у племени... Немного неточное сравнение, я знаю, но всё же. Кто-то думает, да и в формальном смысле это так, что его обязанность – лишь управлять общей дисциплиной в племени. Патрули, ученики, войны, союзы, посвящения... Бездумный, безкоризненно-правильный механизм. Если на внешнем уровне всё гладко – значит, племя живёт хорошо... А на деле... На деле, мне кажется, это не так. Потому что любой предводитель, даже идеальный организатор, у которого чудесный стратегический ум и который может прекрасно продумать план патрулей и распределений должностей на месяц вперёд, не может править, не проникая в душу... Хотя бы большей части племени. Если это, конечно, хороший предводитель. Конечно, патрули – это важно, но... Одно из его самых главных дел – это разбираться в тонкой ткани чувств. Каждый предводитель – ткач, он сплетает судьбы и характеры своих соплеменников, как сказитель сплетает слова, - Оперение говорила быстро и поблёскивала в темноте глазами – ею вновь овладело успокоившееся было возбуждение. – Так же и Звёздные Предки... Они следят за нами с небес, и официальная картина такова: они строго следят, чтобы не объявился злодей и не порушил к ежам всю их старую гармонию. Вроде как, пока кто-то не начнёт устраивать перевороты в племени, они могут спокойно смотреть на всё сверху, даже не обращая отдельного взгляда на какого-то одного кота. Но ведь их жизнь – в нас, ты помнишь, так?.. Они живут там, на звёздах, и могут смотреть вниз не просто так. Это их... Так сказать, общая племенная должность – они хранители. И если кажется, что они смотрят лишь на какие-то крупные события, видя нас, как мурашей на песке – то, конечно же, это не так. Ни один предводитель не сможет править, не зная, отчего вон у той воительницы такой унылый вид, а целитель не спит ночами, и не пытаясь им помочь. Звёздные предки не были бы Звёздными Предками, если бы не заботились о каждом, о душе... Любого кота, без разницы, глашатай он, котёнок, бунтовщик или девяностолунный старейшина. Вот так я думаю, - она медленно вдохнула холодный воздух, успокаивающий горячее после долгой речи горло. Пять или шесть снежинок упали ей на нос и быстро растаяли, оставшись в памяти острыми звёздочками прикосновений.

Отредактировано Оперение (10-12-2013 17:07:10)