Имя: Оперение.	Цепь имен: Пёрышко – Перогривка – Оперение - ??? – Оперение.
Пол: Ж.	Возраст: двадцать шесть лун.
Уроженец: племя Ветра. С наступлением правления Когтя ушла в город.	Должность: воительница.
Тотем: ворон.	Знание: нет.

Цвет глаз: бледно-серо-зелёный с голубым оттенком.	Цвет шерсти: пепельно-серый, мягкий, с лёгкими вариациями в виде более светлых пятнышек и более тёмного узора.
Телосложение: гибкая, небольшая и лёгкая; худая, тонколапая.	Особенные отметины: множество мелких, почти незаметных шрамов от незначительных царапин на лапах да особый узор из тёмных и светлых пятен и полос на мордочке. Иных внешних особых примет нет.
Запах: помимо характерного запаха Ветра, - свой собственный тонкий, острый, щекотный запах, смутно напоминающий запах озона и совсем немного - пряный запах мокрых трав после дождя.	Голос: ближе к высокому. Резковатый, прохладный, на слух легко отличить, что говорит именно кошка, а не кот. Небогат оттенками, но отнюдь не слаб и не тих, просто кошка по большей части старается говорить негромко.

Внешность: гибкая, юркая небольшая быстрая кошка с немного резковатой пластикой движений, Оперение похожа на серую одинокую хмурую птицу в небе над пустошью – пасмурном, ветреном, холодном небе. От природы она наделена сложением, скорее подходящим для ловких прыжков и увёрток, чем для тяжёлых ударов и неповоротливой мощи, длиннолапая, худая, лёгкая. Тем страннее обнаруживать в её действительно тонких и узких лапах крепкую цепкую силу, точную острую жёсткость – будь она женщиной, у её длинной ладони было бы настоящее «мужское рукопожатие». А ещё эти маленькие сильные лапы способны бегать так, что ни капли сомнения не остаётся в чистоте её ветреной крови, и даже более того. Бегает она действительно восхитительно.
У неё мягкая-мягкая на ощупь тонкая и густая шерсть, с тёмным подшёрстком навроде плотной ваты. Пусть на землях её родного племени никогда не было ласковой и приветливой погоды, обладая такой шерстью, очень трудно продрогнуть даже на самом холодном пронизывающем ветру. Кое-кто называет уютный мех кошки «пуховым», и такое сравнение, надо сказать, как нельзя лучше подходит под него – он в самом деле напоминает нижний слой оперения какой-нибудь крупной птицы, остатки которого так охотно таскают обитатели всех четырёх племён к себе на подстилки, или тяжёлые дождливые облака, низко нависающие над землёй. В дождевые тучи шерсть Оперения угодила и цветом – совершенно классическим мягко-серым матовым цветом. Таким пасмурное утро обычно отражается в неподвижной воде; цвет этот вкрадчивый, тихий и однотонный, цвет мелкого мягкого пепла после большого степного пожарища, лишь кое-где разбавленный холодно-жемчужным, почти белым, как на подбородке и грудке, или нежно-сизым. Кроме того, на неё будто наброшена сетка тёмных пятен и полос, создающая этакий микс из тигрового и черепахового узоров. В определённом освещении Оперение чрезвычайно напоминает пасмурно-серый камень, кое-где покрытый нежной изморозью всех оттенков серебра, так что её, свернувшуюся клубком и лежащую неподвижно, и правда можно принять за особенность рельефа.
Каждого из нас прежде всего узнают по морде, и большинство из нас привыкло первым делом смотреть на физиономию каждого встречного – а ну как попадётся нечто примечательное?.. Что ж, не отступим и мы от традиций, описав столь важную для всех нас часть внешнего облика нашей новой общей знакомой. Мордочка у Оперения не излишне вытянутая и не слишком сплюснутая, хотя всё же немного склоняется к первому варианту, что дополняет привычка иногда насторожённо вытягивать вперёд чуткий тёмный серо-розовый нос, словно в стремлении разведать, всё ли там, куда направляется кошка, в порядке. Тонкий профиль с лёгкой впадинкой в середине длинной переносицы, очерченной парой аккуратных тёмных полос да неброский сложный узор из тёмных штрихов и светлых пятнышек на щеках и особенно узких высоких скулах, длинные белые усы, жёсткие и щекотные, как осока, и, конечно же, пара нешироко расставленных раскосых глаз – не слишком больших, зато обладающих знаменитой тёмной обводкой. Цвет этих глаз – бледный желто-зелёный с лёгким оттенком голубого, слегка варьирующийся в зависимости от психологического состояния кошки и освещения.

Страхи, фобии: практически отсутствуют какие-либо предметные фобии типа боязни огня, воды и темноты. Оперение боится предательства тех, кому она доверилась, и потому не торопится доверять кому попало. Отчаянно боится потерять близких, так как в жизни ей пришлось пережить две очень болезненные потери. Отсюда и некоторая опаска начать испытывать к кому-либо чересчур сильные чувства, привязаться.

Мечты, желания: вопреки собственному страху, втайне мечтает найти нового близкого друга, за что отчаянно себя корит, считая это предательством перед недавно умершим наставником. Мечтает о возвращении на родные территории, возрождении племён и прежде всего родного племени Ветра. Жгуче ненавидит и мечтает убить Когтя, считая его виновником многих своих бед.

Привычки: иногда вытягивать морду вперёд и щуриться, будто силясь разглядеть что-то мелкое. Оперение любит забираться куда-нибудь повыше и оттуда наблюдать за течением чужой жизни. Также (правда, это не совсем привычка, скорее особенность) ей часто снятся странные и завораживающе-яркие сны, от которых она немедленно просыпается и которые помнит очень долго. А ещё она обладает даром слова, некоей способностью слагать из слов замысловатые рассказы, а то и стихи.

Основные черты: Целостная, независимая, довольно недоверчивая. Хорошо чувствует психологию окружающих, но не слишком ласкова, а порой даже жестка и зло-насмешлива.

Характер: ...Она такая... Ха, её можно назвать упрямой, да-да, даже так. Пожалуй, лучшим словом для этого будет «целостность», потому что Оперение – действительно как этакий камешек. Никакого кричащего самоутверждения, отдающего вызовом всему миру. Она знает, кто она такая, и она скромно и уверенно поплатится за эту себя головой. Поплатится, потому что среди десятков качеств выбрала именно эту клятую целостность, за которую, бывало, жгли на кострах. Потому что не изменяет клятвам, даже если приходит тот, кто разрешает забыть о существовании клятв. Потому что в любой перипетии вопреки чему угодно и всему подряд оставляет за собой право быть той, кто она есть, и меняться так, как захочет.

...Так уж вышло, что из всех прочих кошачьих спин, серых, да чёрных, да рыжих, её ярче всего выделяет одно – врождённый и никчёмный здесь дар слова, яркий, как цветная стекляшка в куче прошлогодних листьев. Смешная кошечка со странными ассоциациями, она всегда умела словами выразить то, что у других вертелось на языке, мучительно жгло нёбо, но никак не желало обратиться сколь-нибудь вразумительной речью. Ни на одну секунду, ни на миг этот глупый дар не покидал её, верный ей даже в те моменты, когда её жизни угрожала серьёзная опасность. Будто насмехался – на, выкуси. Даже когда тебе вовсе не до меня, я здесь, никуда не делся. Я есть, и меня у тебя не отнять. Она рано осознала в себе этот дар, а осознав, не спрашивала – почему, как не спрашивают о собственном хвосте. Он, как хвост, вечно болтался позади неё, и она так и не сумела найти ему мало-мальски полезное предназначение, кроме рассказывания сказок котятам (уж что-что, а сказки у неё получались на славу) да задуривания случайным собеседникам головы своими странноватыми разглагольствованиями. Сама на себя досадуя, она никак не может отказать себе в том, чтобы удивлять словами не привыкших  к такому их использованию котов, и при этом по-настоящему наслаждается их реакцией.

...Кто бы там и что не говорил, Оперение – далеко не равнодушная кошка. Ей не свойственно смотреть на мир безучастно, напротив, её часто затрагивает то, чего другие не нашли нужным даже заметить. Она имеет в какой-то мере скверное свойство задавать себе и другим такие вопросы, которые задавать не принято. Может, это от её привычки копаться в себе и во всём вокруг вместо того, чтобы «заниматься делом», как говорят старейшины. Эта привычка приобретена ею ещё в детской, тогда, когда мать её была занята увлечённой болтовнёй с товарками, а она таскалась где-нибудь по лагерю да выдумывала разные штуки, каких никто никогда не видел и скорее всего не увидит. Так это или нет, она любит забираться в такие материи, в которых любой кот поневоле чувствует себя неловко, приучая себя мысленно ощущать на своей шкуре то, что каждый втайне надеется никогда не испытать. Своего рода любительница острых ощущений, она не ищет для своих «забав» высоких деревьев и острых коньков крыш, ей вполне хватает общества себе подобных.

...Её не назовёшь мягкой кошкой. Она не отличается бережностью в обращении с собеседником, хоть и не питает тяги специально причинять окружающим боль, и не считает нужным подстраивать собственное понимание о правде и мнение к нежным чувствам тех, с кем имеет дело. Так что Оперение может ненароком больно задеть вас, отлично понимая и осознавая это, и глядя на вас с едва заметной усмешкой – знаю, мол, отчего ты изводишься, отчего у тебя вдруг так дёрнулся кончик хвоста... Эта кошка порою может быть даже резкой, хотя иногда никому не сравниться с ней в умении утешать. Всё зависит лишь от выбора самой кошки, её непредсказуемого решения, как и с кем повести себя в следующий момент. В этом выборе она часто полагается на интуицию, идя по зыбкой почве взаимоотношений с кем-то по чистому наитию, природному душевному чутью. В её жизни вообще большую роль играет это чутьё. Она доверяет ему, посему привыкла вслушиваться в его едва слышные советы и следовать им, как следуют болотному огню отчаявшиеся путники, но делает она это вовсе не от отчаяния или бессилия. Она действительно верит, что чутьё это дано кошкам не просто так, и уж точно не для того, чтобы забрасывать его за ненадобностью в самый пыльный угол сознания.

...Оперение всерьёз считает, что во всех есть что-то такое, в чём интересно будет покопаться, даже если с виду кот – самый простой и благонравный  воитель, какого ты видел в своей жизни. То есть у каждого есть свой скелет в шкафу, надо только уметь его рассмотреть, так она полагает. «Каждый из нас далеко не так прост, как хочет казаться... А мы, как правило, очень хотим казаться простыми, как пни», - с усмешкой говорит она, и Предки знают, правда ли это.

...Невесть почему, кошка мало кого впускает к себе в душу. Дело тут вовсе не в подозрительном прищуривании глаз, а в истинном, душевном доверии. Если вы полгода ведёте с ней умные разговоры, вполне может быть, что она до сих пор не прониклась к вам доверием ни на коготок. Ибо Оперение уже давным-давно привыкла тщательно и щепетильно выбирать тех, от кого её взгляд ничего не будет прятать.

...Она мало зависит от чужого мнения. Нет, правда. Вряд ли что-то в Оперении вообще можно ставить в пример, но вот данное качество в ней кажется выраженным ярко и эталонно. Ей, наверное, от природы дано держаться до завидного независимо. Ничто не отучило её на всё смотреть своим собственным взглядом и видеть под внешней оболочкой  предметов то, что видит только она. И вряд ли что уже отучит её от этого, какие бы не выпали испытания на долю этой серой кошки.

Статус родителей: мать предположительно жива, является воительницей Тигриного племени, менее вероятно – ушла с повстанцами в город/приняла другое решение. Обстоятельства с отцом нечётко установлены.

Статус крови: чистокровна.

Биография: Будучи ещё малышкой, Оперение то и дело удивляла королев своими необычными и странными мыслями. Стоя посреди детской с комично-серьёзным видом, она могла преспокойно рассуждать о том, какие мысли таяться в голове полёвки, что видит сокол из своего поднебесья, паря над пустошью, и что будет, если коты сядут на большое-пребольшое бревно да и уплывут вниз по реке – наверное, в конце-концов они окажутся на небе, туда-то река и течёт, потому что всем известно, что у Звёздных Предков всё-то есть, кроме реки, а без неё и рыбы в ней – чем прикажешь кормиться речным Звёздным Предкам?..
Все относились к странностям серенького котёнка по-разному. Кто-то твердил без умолку, не оставляя уши бедной кошки матери в покое, что хорошо бы кошечку-то целителю показать. Кто-то искренне удивлялся, кому-то нравилась «маленькая фантазёрка», кто-то ворчал на её бесконечные «учёные выкладки», всегда произносимые вслух, даже если они приходили ей в голову посреди ночи. Даже если сама кошечка мирно спала, пришедшая вдруг очередная мысль будила её, как неожиданно раздавшийся резкий звук в тишине, она вскакивала, вытаращив глазёнки, и принималась расталкивать мать и всех прочих котов, оказавшихся рядом, уже бормоча себе под нос внезапно явившееся ей «откровение». Конечно, такая картина не могла устроить не раз и не два разбуженных среди ночи соседок матери маленькой Пёрышко по палатке, и как-то раз кто-то из них в порыве возмущения выложил бедной кошке всё, что думает о её «полоумной» дочери. Обвинительницу поддержали, и в конце-концов пришлось пойти на такой шаг: с той ночи и мама, и дочь спали в палатке целительницы.
Так как Оперение была в том помёте одна, такой «переезд» не составил особой сложности, да и целительницу не пришлось долго уламывать – одна тихая кошечка лучше, чем целая куча шкодливых котят, способных перевернуть всё вверх дном, даром, что у неё порой случаются приступы «ночной болтовни», как с первых слов охарактеризовала целительница особенность маленькой Пёрышко. А она действительно была тихим  котёнком, и даже свои рассуждения вслух высказывала негромко, в противовес остальным котятам, обычно привлекающим чужое внимание громким писком. Она редко вступала в общие игры со всеми котятами, хотя в общей активности ей было не отказать, - частенько кошечку находили карабкающейся куда-нибудь или залезающей в какую-нибудь дыру. Её часто ловили, когда она уже почти покинула пределы лагеря, но, по её заверениям, у неё и в мыслях не было сбегать – она просто «шла, куда глаза глядят», повинуясь своим сложным, не всегда понятным мыслям.
Так вот, особой привязанности к своим ровесникам, оставшимся в детской с матерями, Пёрышко не питала, а тут, оказавшись разлучённой с ними, и вовсе будто позабыла об их существовании. Она отвыкла от общества сверстников, несколько чуждая их интересам, но зато полная своими, странноватыми и непривычными для других. А вот мать её, молодая легкомысленная кошка, к сожалению, была другого склада – очутившись в вынужденном «заточении» в обществе не слишком разговорчивой целительницы да самой ей казавшейся странной дочки, она по-настоящему страдала без болтовни с подружками из детской. Когда Пёрышко чуток подросла, её матушка повадилась бегать к ним ненадолго, чтобы жадно выслушать дневные новости и успеть торопливо вставить пару слов самой. А удостоверившись, что дочь отлично переносит отсутствие матери, даже напротив – отлично обходится без неё, находясь под бдительным присмотром целительницы и погружённая в свои непонятные игры, она стала задерживаться в детской всё дольше и дольше. В конце-концов она принялась просиживать там днями, будто совсем позабыв о своём материнском долге и заслуживая редкие укоризненные взгляды. Но что ей было до взглядов, она была так увлечена вожделенным общением... А её дочь тем временем росла одна.
...Постойте, а кому же тогда она, наша «маленькая фантазёрка», высказывала свои «ночные откровения»? Ведь с возрастом они вовсе не прекратились, наоборот, становились всё ярче и замысловатее, попросту не давая кошечке уснуть, пока она не поделиться ими с кем-нибудь, хотя бы просто с окружающей темнотой. Но с темнотой ей делиться так и не пришлось – у тогдашней целительницы  оказались на редкость крепкие нервы.
Нельзя точно сказать, почему она, кошка далеко не безответная и довольно резкая, согласилась выслушивать длинные запутанные рассказы своей, волею судеб, подопечной. Кто знает, понравилась ли ей чем молчаливая тихая кошечка, не привыкшая разговаривать с теми, кто одного возраста с ней. Неизвестно, почему Пёрышко решила ей довериться – ведь уже теперь, очень рано, фактически брошенная матерью, она стала далеко не так доверчива, как была раньше, когда готова была поведать любую тайну своей души в присутствии хоть всего племени. Но что было, то было – когда ночью малышка, сверкая глазами, прибегала к целительнице и нетерпеливо толкала её лапой в бок, та поднималась, даже не ворча и не зевая, и слушала, сколько потребуется – слушала, глядя в распахнутые лихорадочные глаза котёнка спокойными и ясными внимательными глазами. Нетрудно догадаться, что между двумя кошками, несмотря на большую возрастную разницу, скоро возникла привязанность, которой могла бы позавидовать любая кошка-мать. Кстати, однажды мать самой Пёрышко будто опомнилась и пришла в целительскую палатку проведать дочь. Оперение хорошо запомнила этот день – был ранний сезон Листопада, утро, прихваченное ранним звонким морозцем, походило на кусочек льда, просвеченный солнцем – такое же серебристо-жёлтое, хрупкое и прохладное. Это было утро после особенно долгой ночи, полной сначала пугающе-реалистичных сновидений, а затем – долгого разговора с целительницей. Мать, вошедшая, застала их сидящими рядышком, как парочка нахохленных воробьёв – обе уставшие после бессонной ночи, обе счастливые, потому что разговор закончился как-то донельзя хорошо... Молодая кошка молча  развернулась на пороге и вышла со странным чувством, никак не определимым сознанием, в отличии, кстати, от уверенного понимания: дочь она потеряла, и, кажется, насовсем.
***
Когда Пёрышко пришёл срок становиться ученицей, то первым её опрометчивым и эмоциональным побуждением было, естественно, поступить в ученичество к «своей целительнице». Кроме того, так было привычнее – никакого холодного ветра, захватывающего дух, никаких перепадов, никаких, словом, прыжков с горы сломя голову, когда не знаешь, что там, внизу. До мелочей знакомая палатка, запах трав, родная, как мать и даже больше, всепонимающая кошка рядом, горячо любимая, немолодая, острая на язык и такая милая-милая... И это – навсегда, до конца дней: целая бесконечность ночей, полных разговоров с лучшим в мире собеседником, утро за утром за общим разбиранием трав (а к этому делу она уже тоже успела привыкнуть, неофициально помогая целительнице)... Это же настоящее счастье, для неё ничего не свете не может быть лучше...
Эта самая  горячо любимая целительница тогда и отрезвила юную Оперение, «поговорив» с ней по-своему и довольно бесцеремонно ткнув носом в то, что на целительской палатке свет клином не сошёлся, а Пёрышко, в общем-то, ждут тренировки. Она спросила её прямо: а так ли уж она уверена, что не хочет никаких перемен? Никакого «холодного ветра, захватывающего дух»? «Девочка, посмотри на свои лапы, неужели ты хочешь до конца жизни копаться ими в травах, как я? Я-то понятно, дура была, а ты, кажется, будешь поумнее меня в твои луны. Ну зачем тебе надо это Звездоцапово целительство? Зачем? Ради меня? Так ведь и я тоже когда-нибудь умру, и довольно скоро, да-да, не округляй глаза, я не тебе ровесница...»
Пёрышко не желала понимать. Она упёрлась бы, она ни за что бы никуда не пошла, закрыв глаза и вцепившись в свою подстилку когтями, она бы кричала, визжала, устраивала истерику (в первый раз в жизни, кстати), она бы ползком приползла к предводителю умолять, чтобы её «оставили»... Но судьба да старая целительница, несостоявшаяся наставница, распорядились иначе. Как-то ночью, когда Пёрышко,  твёрдо уверенная в своём намерении завтра же идти проситься в ученицы целительницы, сладко посапывала в её палатке, ставшей почти своей, кошка сама сходила к предводителю и решила с ним дело, определив будущее Пёрышко и выбрав ей наставника – молодого, талантливого воина, ничем и никак не походившего на желаемую кошечкой наставницу, за исключением, разве что, одного – некоторой остроты на язык.
Посвящение устроили прямо утром следующего дня после «договора». Когда вершительница судьбы Пёрышко в лице старой целительницы разбудила её, она поначалу ничего не поняла, а поняв, вошла некий транс, будто бы в шоке от происходящего. Она с каменной мордой выслушала слова посвящения, и лишь когда нужно было прикоснуться носом к носу нового наставника, с отвращением отвернулась от него.
Теперь она не хотела уже верить. Поступок целительницы выглядел в её глазах, как предательство, и она не желала, не могла смириться с тем, что та так жестоко обошлась с ней. Тогда она не понимала, что эта жестокость, пожалуй, была спасением и счастьем – потому что жизнь в качестве оруженосца стала для неё новым оглушающе-прекрасным открытием.
...Не сразу стала, конечно. Поначалу она так посмотрела на пришедшего за ней, чтобы позвать на тренировку, наставника, что тот прикусил язык, не закончив дружелюбной фразы. Но он был не из тех, кто сдаётся так просто – путём хитрейших словесных махинаций ему удалось-таки вытащить её из лагеря. Тут, однако, не стало легче.
Оскорблённая, подавленная, полная своих собственных метающихся мыслей, скачущих от целительницы до общей идеи предательства и обратно, она шла, приминая лапами траву и землю, и ничего вокруг не замечала, не отвечая на вопросы идущего рядом наставника, а когда тот слегка толкнул её лапой в плечо, презрительно отмахнулась от него, как от мухи.
В конце-концов ему это надоело. Не говоря больше ни слова, он повалил свою неразговорчивую ученицу в сухой и колкий вереск и принялся тузить её, как котят-товарищей по игре в детской. Не в полную силу, конечно, дабы не поломать хрупкой кошечке ненароком кости... Впрочем, кто кому кости поломает, стало неизвестно, когда, выйдя наконец из оцепенения, она возмутилась и стала отвечать, что есть силы молотя по поджарому кошачьему животу лапами, и не думая прятать коготки. К счастью, у  шестилунной Оперения они были невелики и не могли нанести мало-мальски серьёзные раны, но всё равно их применение было весьма чувствительным; почти сразу кот отпустил её и встал рядом, насмешливо поглядывая на неё да изредка морщась от боли в поцарапанном животе.
Конечно, она обиделась и надулась, как мышь. Конечно, она принялась ворчать и кидать в его сторону едкие фразочки, на которые он, не моргнув глазом, отвечал тем же. Но того-то ему было и надо: ему удалось-таки вывести её из холодного оцепенения, и это достижение  он, не мучаясь лишней скромностью, записал, как свой первый успех в наставнической деятельности.
***
Она была его первой ученицей, и с этим связана была как куча трудностей, так и целая гора преимуществ. Например, несмотря на непривычку Перогривки доверять и общаться с кем-то, не знакомым ей до последней шерстинки, ему ей доверится было проще. Он умудрялся понимать её – правда, не всегда. Иногда она вдруг замыкалась непонятно зачем, иногда их разговоры и тренировки переходили в перебранку, шумящую на весь лес отнюдь не безобидными словечками. Последнее, надо сказать, так до сих пор и случается, зато удивительно скоро её недоверие и неприязнь к наставнику полностью исчезли, сменившись привязанностью, не похожей на привязанность к старой целительнице и всё же не менее крепкую. Но и после этого даже для него оказались порой слишком круты замысловатейшие дорожки её мыслей. Да-да, она посвящала его в свои мысли, а когда выяснила, что целительница старательно избегает общения с ней (видимо, старая кошка старалась пресечь всякую зависимость юной кошки от неё, считая это вредным для формирующейся личности), она стала иногда рассказывать ему и свои «ночные откровения». Он поначалу ворчал, просыпаясь, чтобы слушать её странные «сказки», но скоро понял, что это – нечто удивительное, и слушал с тех пор, не отрываясь, как слушают рассказы старейшин маленькие котята. К тому же она умела сочинять свои рассказы не только ночью, а вообще в любое время суток, когда у неё появится «настроение» - так она называла то состояние, в котором в её голову всегда приходили странные завораживающие фразы.
«Это не пророчества, это нечто иное... Но стоит только послушать. Это кажется важнее любого предзнаменования Звёздных Предков, уж не знаю, их ли это дар, - по-моему, ни один из них так не умеет. У меня необычная ученица, и пускай она вредная, как десять лисиц. Она умеет сплетать из слов такие узоры, что в них путаются мысли», - так он говорил про её особенность. Как ни смешно это звучит, он стал первым котом, оценившим её творчество.

...А вообще, что я там говорила про «холодный ветер, захватывающий дух» и «прыжки с горы сломя голову»?.. Тут уж этот самый ветер свалился на голову Перогривки в полной мере и, кажется, даже приподнял её над землёй. И «кинуться» ей пришлось не просто с горы, а с настоящей горищи, и при этом она не испытывала никакой тревоги и страха – только бесшабашное счастье ощущать, как тот самый пресловутый ветер уносит с губ полный беззаботной радости смех.
Прямо с того самого дня, когда новый наставник пробудил её к жизни, принявшись мутузить, как друга-драчуна, она с головой провалилась, как в сугроб, в новый огромный мир. Странно, но, нелюдимый котёнок, она, получается, чуть ли не все последние луны перед ученичеством просидела безвылазно в целительской палатке, и каким-то чудом умудрилась не видеть этого громадного открытого неба, не слышать этого ветра, кричащего в ушах, как хищная птица, и не летать по бескрайним морям вереска, чувствуя, как крошечные частички степного мусора взлетают из-под её собственных стремительных лап. А теперь она вдруг ощутила, увидела и услышала это всё одним махом, несясь рядом с хохочущим наставником, играя в догонялки и скатываясь с крутого верескового склона. Под вечер, тихая, по-незнакомому, по-иному, чем раньше, счастливая, она возвращалась в лагерь под первыми звёздами, возвращалась, валясь с лап, но с двумя искрящимися огоньками в глазах. Усталая, она не заметила, как на неё, тихо улыбаясь, смотрит из палатки старая целительница.
...А потом понеслись дни, не менее счастливые, чем первый – и вместе с всё возраставшим доверием к молодому наставнику её лапки становились крепче и сильнее, хоть и оставались такими же тонкими. Она скоро бегала вровень с ним, оказавшись прирождённой кошкой Ветра, созданной для жизни под распахнутым небосводом и вечного бега-полёта по вереску. Они не тренировались, а просто так носились по родным территориям, и он рассказывал ей всё подряд – от старых баек до приёмов охоты. Они, кстати, однажды поохотились «на желание» – и с тех пор это занятие стало для них излюбленным. Поначалу ей мало что удавалось, но, пользуясь его снисходительными подсказками, она постепенно научилась ловко хватать кроликов, и игра их стала теперь не просто действом с заранее предопределённым исходом, а увлекательным делом. Она хитро улыбалась, нарочно выдумывая особенно изящный способ сцапать дичь, а он насмешливо фыркал и говорил: а так умеешь? И она пробовала, чтобы, сумев наконец проделать то же самое, гордо взглянуть на него: ну как?.. А иногда они устраивали шуточные драки, и в них ей приходилось особенно быстро вертеться, потому как он, даже будучи не самым крупным и худощавым котом, сильно превосходил её по массе и физической силе.
Как-то раз предводитель благожелательно спросил наставника Перогривки о тренировках. Тот аж прижал уши к голове – оказалось, что за своей счастливой жизнью, прерываемой только патрулями, они и позабыли о том, что являются наставником и ученицей и что Перогривку, оказывается, надо учить. В тот же день её наставник, полный непривычной серьёзности, торжественно объявил ей о первой их тренировке – это после пары-то лун бездумного баловства. Она лукаво скосила глаза в сторону... Через пару минут выяснилось, что большую часть того, что он собирается начать преподавать ей с азов, она уже знает, поносившись с ним по пустошам всё это время и поиграв в охоту и бой. До крайности обрадованный, он заявил, что, очевидно, его ученица от природы наделена навыками истинной воительницы, и посему не следует донимать её тренировками. Так они и продолжили своё безмятежное существование, хотя иногда тренировки всё же приходилось устраивать – чтобы хоть как-то сгрести в кучку то, чему она научилась за последнее время...
***
Когда умерла старая целительница, Оперению было двадцать лун, и она уже успела привыкнуть к вольной жизни на пустошах, такой до боли знакомой всем её соплеменникам, к холодному ветру, обжигающему щёки, и жёстким травам под лапами, и к скорости лёгкого бега, и в общем-то стала самой настоящей воительницей своего племени, ветреной до мозга костей, пропитавшейся запахом вереска насквозь и яростно преданной своей жизни и своему клану. Конечно, её преданность выражалась по-своему, и на фоне её всегда оставалась судьба, душа и личные интересы её самой, отдельной, целостной. Но тем не менее она научилась любить своё племя по-настоящему, без формальностей и лицемерия, готовая защищать его, тем более, что в его целительской палатке жила немолодая ворчливая кошка, к которой Оперение была глубоко привязана с детства...
Она умерла от Зелёного Кашля, как-то быстро и незаметно, и даже Оперение поздно поняла, что с ней не так, потому что целительница до последнего оставалась на лапах, скверно проиллюстрировав старые хвалебные гимны целителям четырёх племён, давно ушедшим в небытиё из-за того только, что «самоотверженно заботились о племени». А ведь тогда, честно говоря, племя не так уж нуждалось в особой заботе – начинался сезон Юных Листьев, коты с заново рождённой надеждой и облегчением смотрели в прояснившееся небо, а целительница изредка тихонько покашливала в уголке палатки, а в один из ярких солнечных дней, ещё прохладных с Голых Деревьев, слегла и умерла в ту же ночь, тихо, молча, как будто вышла из лагеря на прогулку – развеяться, позабыть тревоги да дела.
Оперение хоронила её одна, с неожиданной ревностностью и свирепостью отобрав безжизненное тело у соплеменников, собиравшихся приготовить умершую в последний путь. В одиночестве она и вылизала тусклую шерсть, и выкопала, ломая когти, ямку в уединённом месте территории, и традиционно бросила горсть земли, закусив губу, молча, не пролив ни слезинки. Она вообще не плакала по ней – проходила хмурая пару недель и затем как будто забыла, только на самом дне её глаз заблестела пара сероватых жёстких бликов. И ещё со смерти «своей» целительницы Оперение почти ни во что не ставит всех остальных, избравших путь врачевательства, оценивая их решение просто как «глупость». Странно? Пожалуй. Она и сама порою думает, что старая кошка не особенно довольна её поведением, взирая на неё со звёзд. А то, что она есть там, на этих звёздах, не подлежит её, Оперения, сомнению.
***
Казалось бы, хватит, всё. Достаточно с нашей кошки и старой целительницы, ведь она и так вроде бы с детства не отличается весёлым нравом. Но всё же Оперению оказалось суждено потерять ещё одного дорогого ей кота, а так как в жизни её их было совсем мало, вряд ли эта потеря забудется скоро... Едва ли она вообще забудется. Сейчас же боль её ещё особенно велика, так как всё произошло на последнем Кровавом Совете.
Не секрет, что в ту ночь среди освещённых луной четырёх огромных дубов, где в такие лунные ночи извечно царил  закон Священного Перемирия, погибли очень многие. Каждый отдельный убитый в той битве теряется на фоне остальных, и среди убитых оказался её бывший наставник.
Нет нужды говорить, как она могла поступить, когда сторонники Когтя одержали победу, и он воцарился над лесом. Её наставник сражался на стороне четырёх племён, что ж, она тоже, да и не могло быть иначе – родное племя со всей своей баснословной независимостью и гордостью вдруг представилось огромной ценностью, всем, что у неё теперь есть, да ещё и памятью о двух навсегда потерянных ею котах. Но что она могла сделать теперь, когда, неведомо почему, вся эта огромная куча мышеголовых перешла на сторону своего кровавого предводителя, основателя могущественного Тигриного племени, будь он трижды проклят?!..
Поэтому она ушла. Ушла в город вместе с кучкой не пожелавших терпеть над собою власть того, кто виновен в гибели стольких их близких, кто развязал длинную тайную войну и вывернул наизнанку старый добрый мир, который, может быть, никогда уже не вернуть. Как же иначе? Неужели же она смогла бы покорно смотреть в наглые жёлтые глаза истинного убийцы её наставника и не кинуться на него с единственным желанием – отомстить?..
Так случилось, что в её голове причина гибели наставника крепко связалась именно с Когтем, которого она считает виновником всей своей боли. Это мнение, однако, не лишено правдивости – не будь его, разве была бы ночь Кровавого Совета, горящие глаза, вздыбленные загривки, тёмная фигурка виновника мрачного «торжества» на скале Совета и острые когти вчерашних соплеменников на горле?..

Ваши умения, навыки и прочее: Замечательно бегает и обожает это дело. Хорошо охотится, в бою ей недостаёт тяжести и мощи, но ловкости и скорости не занимать. Хорошо умеет лазать, например, по деревьям, особенно для воительницы Ветра, чему научилась, предпринимая походы на нейтральные земли, где деревьев было в достатке, вместе с наставником. Ещё, если это сомнительное умение можно отнести в этот пункт, хорошо владеет словом, при желании может быть неплохим оратором, хотя с искусством управления и манипуляции котами не знакома. Зато всегда сумеет развлечь котят и помочь скоротать ненастный вечер. Кстати, непогоды не боится, привыкла ориентироваться даже в самые ужасные осенние бури и зимние бураны. Так как весит немного, умеет ходить по снежному насту.