Первые дни промелькнули незаметно, как осенние листья — промелькнули, упали, вот и нет их. Вся жизнь Нефрита была сосредоточена на том, чтобы есть и спать, и лишь спустя несколько дней добавились недолгие периоды бодрствования, когда он водил мордочкой по сторонам, используя нос для того, чтобы изучать то, что его окружает. В основном, конечно, маму и еще гнездо под лапами. Его он мог только трогать: ходить пока толком не умел. Полз туда и сюда, пока мать не водворяла его обратно под свой бок.
И вдруг вжжжих — не успел оглянуться, а уже и глаза открылись мутные, голубовато-серые, и уши поднялись торчком; звуки стали отчетливее, а поляна оказалась огромной не только на ощупь, но и на вид.
И еще немножко — и вдруг его лапы оказались вполне нормальными, ничуть не хуже, чем у других котов, и Нефрит впервые поднялся на расползающиеся от слабости и от волнения лапки, а потом сделал свои несколько первых шагов и старательно схватил коготками мусоринку, лежавшую под ногами.
А теперь, спустя три месяца, уже никто не узнает в этом котенке ту крошечку, что когда-то лежала у матери под боком. Он вырос едва ли не вдвое; из маленького крысиного хвостика оформился длинный хвост — пока еще не слишком-то пушистый, и когда Нефрит ставит шерсть дыбом, его хвост скорее похож на ершик для мытья бутылок. Шкурка, при рождении довольно темная, посветлела, стала серебристой, испещренной серыми полосками. Глаза стали большими, ясными, красивого зеленого оттенка. За них он и получил свое имя.
И вот он уже учится! Правда, не то благодаря неустанной заботе матери, не то от рождения Нефрит заметно трусливее других котят. Это болезненно отзывается в нем иногда... Ему бы хотелось быть храбрее, но что он может поделать, если при любом громком звуке его хвостик сам собой опускается и прячется между задних ног, а уши плотно прижимаются к голове?
Но он все равно старается. Иногда пугается резких окриков; порой взрослые выходят из себя, когда замечают, что из всех котят он один не проявляет того же любопытства и скорее ищет место, куда можно спрятаться. И устает. Преодолевать себя, оказывается, так утомляет... И все же Нефрит уже дорос до того возраста, когда ему хотелось быть не хуже остальных и не отставать от них. И потому он пытается снова и снова, и когда мать тренирует его, он почти по-взрослому проявляет усердие и усидчивость.
А вот и она. От ее резкого окрика Нефрит (просто ничего не может с собой поделать) привычно втянул голову в плечи и поджал хвост, но уже спустя пару секунд расслабился, осознав, что ничего страшного не происходит. Мама порой шумит, она такая. Резкая, громкая. Но все равно любимая. Котенок потянулся к ней навстречу, подставляя голову под ее нехитрые ласки, и затарахтел в ответ, обтираясь о Когтистую бочком.
— Хочу! — голос у котенка совсем не такой, как у матери, он более мелодичный, тихий, полный мурлычущих ноток; он обошел стороной неинтересный вопрос про свои успехи, сразу зацепившись за возможность сходить куда-то вместе с матерью. Она порой ругается на его неловкость или лень, но это все равно совсем не то, что заниматься с другими котятами вместе, — пойдем! Хочу посмотреть на снег.
Это первая зима в его жизни, и Нефрит пока еще в полном восторге: ему еще ни разу не приходилось продираться сквозь сугробы выше его груди, не пытался выкопать мышку из-под снега, чтобы не остаться голодным. Все, что он видел — это только игры в снегу, и потому котенок воспринимал зиму как чудесное развлечение, созданное специально для таких котят, как он.
— Привет, Грозолист, — старательно выговорил он чужое длинное имя; котенок медленно моргнул, зеленющие глаза закрылись и снова открылись, изучая рыжего; хотя при его приближении Нефрит чуть вздрогнул, но гораздо меньше, чем обычно. С матерью он почти ничего не боялся.
