Свет обволакивающе-теплый. Он не режет глаза острым лезвием металлического блеска – наоборот, обнимает своей пьянящей туманностью и наводит сладкий сон. Музыка разносится сразу изо всех углов – смелое техно сменяется разрывающим реальность хаусом, но для нее весь этот жестокий коктейль смешался в нечто единое, ритмично бьющее по неокрепшим после вчерашней выпивки мозгам. Люди движутся как в замедленной съемке, и она пробирается сквозь них, чувствуя, как течение этой безумной реки пытается ее остановить и навсегда схоронить в своей пучине бешеных танцев. Но она не сдается, сопротивляясь изо всех сил и пробивая себе дорогу, как сквозь самые густые заросли терновника. Ее тело движется невпопад, непременно оставаясь на своей волне, и резкость движений портит общую атмосферу. Пахнет крепким алкоголем, но в ее руках очередной стакан с пивом.
Она пила только пиво. То, которое он любит больше всего на свете, и в эти моменты она чувствовала вкус его пьяных губ. Это было совсем не женственно и как-то уж слишком обыденно, особенно для этого практически элитного клуба, но прямо сейчас ее волнует только то, что его имя звучит со всех сторон сразу. Сквозь бит она различает рычащие согласные. Фрикативные, взрывные, среднеязычные, дрожащие сонорные… Или это наваждение? В книге, которую она уже второй месяц носит с собой и никак не может дочитать, было что-то похожее. Только там парень пришел с войны и каждую ночь видел змей, белых змей, беспрестанно ползущих к нему сквозь ночные кошмары. Но ведь любовь – тоже война, да? Война, у которой поле битвы не земля и небо, а ты. Поле битвы – ты.
Она идет к курилке, где, как ей кажется, жизнь станет намного проще, а воздух чище. Разум выдает ошибку, но ноги на каблуках не останавливаются и держатся, несмотря на выпитое и выплаканное. Дым здесь становится почти вязким, в него можно запустить руку и ощутить легкое покалывание на кончиках пальцев. Мешаются все сигареты, а окурки валяются прямо на полу. Тонкий слой пепла остается на подошвах и разносятся по всему городу, как пережитки истории.

Из зала разносятся знакомые биты. Температура тела непроизвольно повышается, а сердце ускоряет свой бег. Она крепко сжимает стакан в руке, и он поддается ее движениям, сворачиваясь, будто в кокон. Если бы пива было чуть больше – оно непременно расплескалось бы. Она садится. На первое попавшееся место. Рядом сосется парочка, пожирая друг друга и запуская язык так глубоко, что кажется, будто они вот-вот сольются в нечто целое. Руки парня обхватывают ягодицы какой-то размалеванной девчонки, очень похожей на ее бывшую одноклассницу. Отворачивается, не скрывая разочарования в жизни. Строчки песни выжжены в памяти, и губы сами по себе повторяют до боли в сердце знакомые слова. И перед глазами – ночь, комната, в которой горит всего одна лампа, а остальные – перегоревшие. Кровать, скрипящая от каждого движения, теплые руки под майкой и мокрые волосы, в которые зарываешься носом и ощущаешь запах, от которого сносит крышу.
Она всегда знала, что начнёт курить. В её сумке давно лежала зажигалка, уже больше года, но сигарет все никак не было. А потом вереница побед и поражений, улыбок и безразличных гримас, ярмарка тщеславия, с которой лично она уходит обманутой и оскорбленной. С тех пор она закурила. Сложно сказать, верила ли в ту глупую сказку, что курево может облегчить страдания и дать секунды спокойствия, но факт остается фактом. А он любит факты. Не лирическую болтовню, которая до самого дна заполняет ее изнутри. Зажигалка. Огонь. Но огня мало. Ей мало огня и воздуха, ей хочется, чтобы в эту секунду все вспыхнуло так же ярко, как у неё в сердце. Чтобы пожар охватил все здание, медленно, но уверенно пожирая этаж за этажом, пробравшись в туалеты и курилку, жадно облизывая эти диванчики чёрной кожи. Ладони горели. Стоит прикоснуться к чему-то - и мечты непременно воплотятся в жизнь.
Она плохо помнит, почему оказалась здесь. С подругой они выбрались из своей съемной квартиры на окраине. Подруга в поисках развлечений, она – успокоения. И все шлее по заранее спланированному сценарию. Потеряться в толпе и ни в коем случае не искать друг друга, оставив до рассвета всю эту чушь вроде дружбы, которая, на самом-то деле, давным-давно никому не нужна. Но сейчас она понимает. Осознает, что вместо того, чтобы отдаться веселью, она весь вечер пила его пиво и избегала чужих прикосновений, боясь изменить тому, кто даже не может сделать вид, что ты ему нужна.
Его глаза, разные («вот, смотри, ты что, серьёзно что ли не видишь, один голубой, а другой зелёный, вот, направь фонарик с другой стороны, теперь видишь?»), эти чертовы разные глаза смотрели из темноты. И пальцы сами тянулись к сигаретам. Снова.
Она ненавидела его всем сердцем только потому, что он смел существовать и быть так рядом, что можно дотянуться рукой и коснуться этих иссиня-черных непослушных волос, с неимоверным трудом уложенных с такой брюзгливой аккуратностью, что становилось не по себе. Она ненавидела его за то, что он смел быть равнодушным.

Я задыхаюсь от этого дыма и своих слез, которые текут по изнанкам щек, чтобы никто не видел. Я научилась задерживать дыхание, чтобы удержать внутри стон отчаяния. Я научилась в своих мыслях закрывать дверь перед тобой.
Но если ты на самом деле придешь.
То я открою.

Музыка давно прекратила своё существование. Вместо неё играла надоевшая попса. Чужой голос, слишком близкий, явно выжидающий чего-то, медленно извлекает ее из дымного запоя. Наташа не поднимает глаз, лишь протягивает полупустую пачку красного Мальборо, слишком крепкого, чтобы начинать с него, и устало щурится в пол.
- Конечно, - отвечает запоздало и скорее просто для того, чтобы убедиться, что голос по-прежнему с ней. Язык ворочается медленно и слишком уж неуклюже.
- Хороший вечер вышел, да?
На уголках губ поселилась усмешка, совсем незаметная в темноте. Смеяться над собой надо тоже уметь.
- Я совсем валюсь с ног.
Разговор начинать, конечно, совершенно бессмысленно, но так приятно казаться нормальной.