-Как бы не так. Я тебя из тысячи узнаю, Дрозд. Но если ты так хочешь, буду называть тебя Отто. В какой-то момент ты понял, о чем все толкуют, и откуда все знают Дроздика. Тебе вспоминалась его история о драке между Грачиком и Дроздиком. А Воробей вроде бы и дружила с ними...Все стало проясняться. Ты вспомнил его. Вовсе нет!, - резко ответил тебе Грач на то, что ты сказал ему раннее. Странно, ведь несколько минут назад он выпрашивал оставить Дроздика в племени, а теперь чего-то отрицает. Наконец все остальные согласились и ушли, а Дроздик послушно подошел к тебе. Разговор должен быть небольшим. -Думаешь я не узнал по словам Воробья, кто ты на самом деле? Я не буду называть имени, но ты и сам понял. На благо в племени осталось совсем мало тех, кто помнит твою стычку, когда вы были оруженосцами. Молчи, и называй себя Отто. Воробей выдала тебя одним лишь взглядом. Ты помнил все грандиозные сплетни, происходящие в племени за последние несколько лун. -Надеюсь, ты станешь ответственным и преданным воином. Пойдем, поможешь еще поохотиться. Ты повернулся и отправился за своими двумя полевками. Выкопав их из влажной, прохладной земли ты улыбнулся. Племени мало, но все набираются и набираются новые и новые одиночки. Наверняка, уже через луну вас станет хотя бы двадцать.
главная поляна>>>

Отредактировано Звезда Сибири (10-06-2011 18:06:02)

Начало.

Если время стало Богом этого мира, то и молитвы должны были изменить адресата. Можно было бы обращать свои мольбы секунде - той самой, что объединяет в себе скоротечность и одновременно вечность бытия. Ведь именно она решает судьбы многих, именно она становится нашим суровым судьей: её не подкупишь, её не задобришь и не смутишь пустыми угрозами... Твоё промедление или твоя поспешность - вот её меры вины в этом мире.
Каждый охотник знает это, чувствует реальность этой мысли, что обретается на грани сознательного и подсознательного. Каждый охотник понимает, что если добыча ушла, что если ты сам стал жертвой, то это вина исключительно твоя: не сориентировался, сглупил, был слишком неосторожен. В этом гребаном и чрезвычайно сложном мире всё кажется подвешенным за тонкие ниточки: неосторожное движение, и рвутся они, рвутся... Расползается ткань бытия, ломаются приоритеты и принципы, крошится чья-то жизнь на стальных зубьях судьбы. Всему этому есть простое определение - смерть.
Столь многое можно вложить в это понятие...
Темный силуэт на белом снегу казался фигурой, нарисованной угольком. Так ясно и четко просматривался путник, что наблюдающий ощутил нечто вроде досады: никакого азарта. Сложить крылья, прижать к телу и выставить лапы чуть вперед; мгновение - и крылья с тихим, сухим шелестом обнимут неудачливого зверя; когти утопнут в теплой плоти, а клюв ударит по живому, бьющемуся телу... Охотник чувствовал своё превосходство, свою удачу в этом деле, а потому-то и медлил. Голода как такового не ощущал; что-то на крае сознание возилось, напоминало, но не более.
Давно уже хотела эта большая птица свести знакомство с лесными котами, хотела, да всё не было шанса; боялись кошачьи, что, впрочем, следует расценивать как разумное проявление инстинкта самосохранения, а не как реальный панический, животный страх. Издалека видела птица, как ускользали они тенями в заросли, справедливо полагая, что беркуту тяжело будет лавировать среди ветвей, но тем удивительнее был тот факт, что по открытой, продуваемой всеми ветрами местности брел кот... На домашнего похож не был; за теми орел наблюдал долго, но абсолютно бесцельно: те были неинтересны, глупы и недалеки; за ограду участков смотрели с таким тошнотворным изумлением и ужасом, что хищник ощущал явное нежелание лакомиться этими жалкими созданиями. Хотя, по логике, их жрать можно было: лоснящаяся шерсть и округлые бока выдавали в них дичь весьма завидную; охотниками бы таковых назвать можно было бы с большой натяжкой.
Но сейчас не об этом, собственно, орел всё-таки пикировал, но не на саму черную фигуру, а чуть правее; цепкий и острый взгляд уже выхватил изрядный кусок пастбища, добрался до самой кромки леса и не нашел, к чему бы придраться: сейчас они были здесь только вдвоем - неосторожный охотник и тот, кто совершенно не собирался быть жертвой. Вот только как правильней распределить эти роли могла шепнуть лишь сама старушка-жизнь...
Он мягко приземлился, почти мгновенно увязая лапами в толще снега. Провел крыльями по белому полотну, свел их, прижав плотно к телу. Подался вперед, выбрался таки на поверхность ровную, на тот слой снега, что его удерживал; повернул голову в сторону кота, наблюдая за его продвижением. Боролся тот с ветром - поток холодного воздуха стал более заметен только у земли; в вышине орла такие мелочи обычно не беспокоили. Задумчиво щелкнув клювом, охотник наконец обратил внимание на пустой, бессмысленной кошачий взгляд; удивленно наклонил голову. Да неужто...?

Тишина. Окутывала пеленой, пронзала сознание стальными иглами. Быстро, поспешно сыпали тяжелые, набрякшие тучи мелкий снег, столь напоминающий крупу, что рассыпают странные двуногие существа у себя во дворах. Ту самую крупу, что привлекает птиц: мелких, крупных, но чрезвычайно беспечных, а оттого представляющих некоторый интерес для любого охотника. Голод должен стимулировать жажду жизни, а не делать живое создание глупым и неосторожным.
Так, во всяком случае, мыслил орел, не шевельнувшийся даже, со скупым, немым интересом наблюдая за преображением угольного рисунка на белом полотне: замер, напрягся, шерсть вздыбил... готов, значит, жизнь свою защищать. Похвально, но не слишком. Видел во всём это орел какую-то обреченность, отчаяние, значит, проглядывало; оно же скользнуло в шипящем, раздраженном вопросе, на который, впрочем, ответ совсем не требовался.
Но так дерзко это звучало из уст бескрылого наглеца, что он, наблюдатель, не выдержал: встопорщил золотистые перья на шее, щелкнул громко, отчетливо, клювом и... Промолчал. Ибо поймал наконец-то желтым глазом взгляд кота: бессмысленный и пустой, ничего не выражающий, казалось бы, но при этом странно ищущий... И вновь вопрос вспыхнул в сознании: да неужто...?
Он помолчал какое-то мгновение, слушая свист ветра и шорох снега вокруг. Наслаждался покоем, не забывая поглядывать по сторонам, да следить за каждым движением кота. Тот, похоже, всё-таки ждал нападения, в лучшее не верил. Оно и правильно - одобрила птица, выгибая шею.
- Голод не вонзил еще когти в нутро охотника, - с достоинством ответствовал беркут, следя за реакцией своего собеседника. Он должен был ощущать радость, волнение, ибо это - первый его разговор с представителем этого хвостатого народа, что занял эти земли вдалеке от его родных гор. Но лишь странное замешательство обреталось в птичьей душе; странная неловкость и настороженность, легкий привкус опаски, желание отвечать резко и насмешливо... Сложно было орлу перебороть себя, но он смог, ибо видел, что для этого кота он - всего лишь фантом где-то во мгле.
- Ты - слеп, - прямолинейная констатация факта. Беркут словно расставлял всё по своим местам: ты больше жертва, чем охотник, а значит, право на тебя имею. Конечно, кот с трудом бы понял эту логику, но тут уж ничего не попишешь: слабый погибает, сильный выживает.
Переступил с лапы на лапу, ощущая, как покалывают иголочки холода огрубевшую, желтоватую кожу на лапах. Белые отметки на сложенных крыльях навевали воспоминания о тамплиеровских крестах; крючковатый клюв - о новорожденном, глупом месяце - всё было правильно, даже глаза, то ли желтые, то ли рыжие... Но кот этого не видел. И, вероятно, подобная несправедливость ущемляла самолюбие беркута. Не сможет рассказать своим соплеменникам угольный котишка о великолепной и благородной птице, представшей перед ним во всей красе, но не унесшей его жалкой жизни... Так есть ли причина для старания?
Беркут пока не нашел ответа. Ждал. Знаете, терпение - главное качество, коим должен обладать охотник.

Терпение... Стоит тебе упустить секунду - ты в проигрыше. Либо останешься голодным, либо закусят тобой. Даже такие крупные создания, подобные роду беркутов, знали этот закон, прочувствовали, так скажем, на себе. Слишком всё шатко в мире, но при это правильно: жизнь - это просто очень большие, очень точные весы. И моли всех богов, чтобы твоя чаша перевесила...
Беркут молчал. Он ощущал, как закипает где-то внутри, в клетке из полых костей, раздражение; как медленно, но капля за каплей уползает его спокойствие, просачивается в кровь и утекает, утекает, сосредотачивается в сердце. Мысль, маячившая где-то на грани сознания, становится куда определенней: перед тобой дичь, дичь с когтями и клыками, но всё же дичь. Пища, плоть, жертва... Разорви, сожри, набей живот, ощути живительное тепло. И поднимись, наконец, в небеса!
Вновь стать тем, кем его видят бескрылые: величие, облаченное в доспехи из гладкого пера; величие, отмеченное самими небесами - не зря ведь даны крылья, не зря... Он мог бы вернуться в свои грезы, вернуться к своим наблюдениям сразу после кровавого пира, но тогда, вероятно, он упустил бы множество возможностей. И именно это сомнение, подтачивавшее уверенность с упорностью короеда, удерживало орла от решающего рывка.
Удивление, вероятно, спасло черного кота: так явственно оно отразилось на морде; так приятна была его оторопь пернатому хищнику. Снисходительно наклонив голову, беркут выслушал его реплику, его вопрос, такой пылкий, горячий и вызывающий, что крылья невольно отошли от тела, приподнялись, делая своего хозяина визуально больше. Лишь мгновение спустя охотник опомнился: кот при всем желании не мог его видеть. С явственным сожалением покосившись на своего не слишком вежливого собеседника, орел вновь снизошел до ответа.
- Ты поразительно проницателен, бескрылый, - вот оно, вот презрение, которое и являлось ответом на вызов наглого слепца. Не смог слишком долго держать себя в узде беркут; сорвался таки, уколол, даже не задумавшись, язвительной насмешкой, продемонстрировал своё отношение и, к слову, даже чуточку пожалел об этом. Но сказанного не воротишь, называй слово воробьем или нет. Застыл вновь, крылья приподняты угрожающе, ветер гладит перья, швыряет снежную крупу на доспехи, а рыжие глаза горят холодным пламенем: что же дальше, воитель, говори.
А тот сначала шевельнулся, сдвинулся немного, а после - сделал шаг решительный, твердый, отличающийся от того, что видел орел, когда парил в небесах. Удивил этим беркута порядочно, тот даже не нашелся сразу, что ответить. Помолчал, вновь удивляясь несправедливости судьбы, но слова были уже сказаны, пора отвечать за всё и про всё.
- Но и не охотник, - короткая пауза, - ты и сам понимаешь это, - замолк в задумчивости, понимая, что разговор уходит совсем не в ту степь. Нужно было дать этому представителю рода кошачьего гарантию, что он уйдет отсюда живым, но проблема была в том, что сам орел еще не определился как именно поступить.
- Как имя твоё, лесной воитель? - сказано было негромко, чуть ли не миролюбиво; гордость свою зажав в когтях, беркут таки пошел на уступки. Признал за своим собеседником право называться так, ибо не побежал, не струсил, нет, повел себя нагло и дерзко, явно нарываясь... Честь и хвала такому Воину.
Беркуты - хозяева небес; ценится у них доблесть и честь; ценится храбрость и безрассудная смелость. Ведь если ныряешь в пропасть, прижав крылья к телу, тут одной разумной отвагой не обойдешься... И черный кот, словно нарисованный углем, был именно из той породы, к коей уважительно относились пернатые охотники, вероятно, не будь воитель слеп - сошлись бы они с беркутом куда быстрее, без взаимных насмешек. Но судьба распорядилась так, не выйдет по-другому. Хрустальные мостки доверия строятся медленно, не в один день: слишком велика возможность, что торопливый строитель разобьет ценный материал на тысячу тысяч осколков.

Отредактировано Мизеракль (24-12-2012 22:46:08)

Серебрится призрачный силуэт хрустального мостка, медленно, но верно уплотняются очертания, становятся резче. Скоро по нему можно будет пройти с гордо поднятой головой, не боясь упасть и свернуть себе шею. Скоро, скоро... Сколько томительных мгновений, сколько неудобных моментов, сколько секунд радости, печали или смущения заключено в этом мутном, туманном «скоро»? До бесконечности можно считать, но знание это будет бесполезным: у каждого своя мера, верно?
Множество вопросов, но так мало ответов. Хочется просто раскрыть чужую черепную коробку, заглянуть внутрь, смахнуть паутину: что там блестит, что виднеется? Перерыть всё, прочесть, заполнить себя чужими мыслями, помыслами и знаниями... жаль, но первое разочарование близко: лишь кровь и мозг там, внутри, никаких слов, никакого удовольствия, кроме чисто физиологического - насытиться. И именно поэтому следует быть осторожным, ведь ты, гордец, заинтересован в общении с этим котом, с тем, кого ты назвал воином.
Вероятно, для кота был удивителен сам факт его разговора с одним из хозяев неба. Самого же беркута немного удивляла кошачья речь: звучала она непривычно, странно, чужеродно; речь беркутов напоминал клекот, несколько более мелодичный; различить слова в ней довольно не просто, но возможно. Да и ударения, к слову, ставил орел весьма странно, забавно и неправильно. Привычные слова внезапно обретали чужое, специфическое звучание. Но, к чести беркута, следует сказать, что интонации всё же воспринимались довольно четко и ясно.
Он пропустил ничего не значащие, пустые реплики; смотрел на кота с каким-то теперь уже странным, отдающим холодком, интересом. Всё правильно: пытался абстрагироваться, отстраниться, дабы не симпатизировать, не жалеть, если дело дойдет до драки; чувства - лишнее в подобных делах, ибо хищник, жалеющий жертву - не хищник вовсе, а так, подобие. Занятый этой мыслью, орел не сразу понял, что кот вновь злился: фраза о том, что он не совсем охотник явно больно задело самолюбие черного кота.
Наклонил голову, словно бы извиняясь, но на деле просто раздумывая - что и как говорить дальше. В голове обреталась кристальная ясность, мысли не путались; весьма ценно в данной ситуации.
- Не мне, - согласился после короткой заминки и задумчиво щелкнул клювом. Пора было как-то решать эту задачку, выводить разговор на воду чистую, ключевую; озвучить, собственно, свои мотивы. Ведь именно незнание так тревожит кота...
Он назвал себя, посмотрел на небо: орел наблюдал за ним с удивлением. Обреченно понял крылатый, что успел проникнуться чем-то большим к этому черному коту, что пронзает серые, равнодушные небеса невидящим взглядом и совершенно, совершенно не боится смерти; быть может, думает о ней, как об избавлении. Хотя, в таком случае кот бы не разговаривал сейчас с ним: кинулся бы, заперев в клетке боли и отчаяния инстинкт самосохранения и разум.
- Мизеракль, - проклекотал довольно добродушно, следя за реакцией, а сам обдумывая то, что скажет дальше. Именами обменялись; знай кот причуды беркутов - расслабился бы, ибо имя своё охотник назвал - убивать не собирается. А коль мелькнет такая мысль - обязан предупредить.
Пернатый вновь свел крылья, встряхнулся, возвращая белому полотну снега его частички: снежную мелкую крупу, обелившую уже бурые перья. Мигнул, прикрыв на секунду рыжие глаза белесым веком, посмотрел на кота сначала одним, после другим глазом.
- Вы интересны, лесные воители, - пауза, - близки по духу роду моему, - кивнул, подтверждая свои слова, вновь забывая о том, что черный - слеп. Замолк, ожидая реакции на эти чуть неожиданные слова.

Наконец-то наметился прогресс. Строительство моста пошло быстрее: вот, уже значимо так, величаво поблескивают острые хрустальные грани; переливами яркими пляшет свет. Он словно воочию видел это хрупкое, но в тот же самый момент грандиозного строение, чья суть соединяла столь разных и столь похожих друг на друга существ.
Он всё еще стремился к небу, к этому высокому куполу, несмотря на то, что давно уже вышел из детского возраста, оперился уже, получил себе под крылья всё то пространство, к которому питают уважение все без исключения беркуты. Узнал себя, свои возможности, летая и в бурю, и в стужу, перегоняя ветер, разрывая облака. Он действительно ощущал себя хозяином, но... В нём всё еще жил детский восторг перед полетом, благоговением перед тем, как легко и изящно взлетает любая птица, как растворяется в переплетениях солнечных лучей. И в такие моменты невольно забывал, что он - один из тех, за чьим полетом следят завороженно, завистливо, восхищенно. Забывал, но ничего от этого не терял.
И сейчас беркут смотрел задумчиво на Титомира, невольно задаваясь вопросом: как бы всё сложилось, будь его душа в крылатом теле? Зрение потерять для орла было так же страшно, как если бы он потерял крылья. Всё переплеталось, без одного не было другого; как почувствовать себя охотником, коли будешь не в состоянии найти и выбрать жертву? такой вопрос следовало бы задать черному коту, но орел уже уяснил, что эта тема лесному воителю несколько неприятна.
А разговор продолжался: неспешный, он тек по своему уже обозначенному зыбкими берегами руслу; не говорить о слепоте, не задевать самолюбие кота, не говорить плохо о жизни племенной... Что же, ради более близкого знакомства с кошачьим народом беркут был готов на подобные уступки.
Слова кота оказались для Мизеракля неожиданно приятными. В рыжих глазах полыхнул честолюбивый огонь, приосанился беркут мгновенно, прижимая крылья к телу плотнее, ведь до этого он всё еще находился в той самой, угрожающей позе. Вывод лесной воитель сделал правильный, и ответом ему было весьма благосклонное такое молчание.
- У нас каждый сам за себя, - короткая пауза, - но без стоящей причины не нападет охотник на охотника, не замарает себя кровью равного себе, - беркут качнул головой, вновь мигнул, ощущая, как северный ветер холодными пальцами перебирает перья. К такой погоде Мизеракль был привычен: в горах дыхание голодного времени было куда губительнее. Но, судя встопорщенной шерсти черного кота, тот испытывал не самые лучшие ощущения. Предлагать пройтись орел не стал: глупо и недальновидно идти властителю небес в ногу со слепцом.
Вопрос Титомира оказался неожиданным; собеседник кота даже как-то растерялся. Мигнул пару раз, щелкнул в задумчивости клювом, пытаясь подобрать слова. Не помнил пернатый такого, чтобы учился специально; просто наблюдал, присматривался, а там оно и само как-то... Получилось.
- Наблюдал, - честно ответил беркут, поводя сложенными крыльями. Если бы кот мог это видеть, то, вероятно, сопоставил бы этот жест с беспечным пожатием плеч. Внешне, во всяком случае, получилоь очень похоже.
Орел неуловимо напрягся, когда обнаружил, что кот сделал шажок к нему, стоящему всё там же, на более-менее плотном покрове снега. Смотрел, чувствуя, как противится естество хищника и охотника приближению чужого и неизведанного существа, кое, по уразумению инстинкта, могло причинить вред. Вдруг всё это обманка, вдруг кинется сейчас, становясь из бедного, неучтивого и побитого жизнью слепца скользящей тенью смерти? Что же, да будет так, - мысленно ответствовал голосу разума беркут, слегка отводя голову в сторону и дожидаясь скорого прикосновения к гладким перьям - стоял орел всё-таки не слишком далеко от черного кота, который сейчас настороженно и заинтересованно втягивал воздух. Мизераклю, как птице с не слишком тонким обонянием, стало интересно: каков же его, собственно, запах?
- И как? - не удержавшись, вопросил Мизеракль, вопросительно уставившись на Титомира. Видеть-то может тот и не видел, но пристальный, изучающий и насмешливый взгляд почувствовать должен был: слишком неприкрыто и нагло уставился пернатый на своего собеседника. Тактичность? Что, простите?

Выживание... Чего уж там, их, лесных обитателей, можно было понять. Ему, беркуту, было бы сложно отбить у них, допустим, даже котенка, решив они защищать его все вместе. Что уж говорить о прочих хищниках и напастях, что преследовали в основном бескрылых? О, как бы Мизераклю хотелось объяснить Титомиру, рассказать ему, не ведавшему о той драме, которая разыгрывалась каждый год, каждую весну, когда вылуплялся птенец, когда звал мать, как приходила развязка, как нужно было бояться родной крови, той, что текла в других жилах... Как хотелось птице поведать об этом, но он не решался: молча наблюдал, молча слушал короткие отрывистые слова, пытаясь понять, что именно чувствует к словно бы выточенному из камня коту: настолько несгибаемым он казался сейчас.
Ветер, казалось, то уставал, то вновь набирался сил; или же это была его коварная уловка? Ослабить напор, притвориться, что всё, непогода миновала, а после ударить в спину расслабившимся путникам? Может и так, может и эдак; Мизеракль был наделен привычкой отождествлять природу с чем-то живым и разумным, но свои раздумья не озвучивал; лишь коротко щелкнул клювом, словно говоря - нет, врешь, не возьмешь. И словно почуяв настроение орла, ветер вновь затих, чтобы рано или поздно вновь наброситься на кота и его странного собеседника, вцепиться ледяными когтями. Но не о том речь...
Мизеракль таки решился, отметив про себя, что он, собственно, ничего не теряет. Хотелось орлу открыть завесу тайны, показать коту мир его глазами. Он очень сомневался, что коты так относятся к своим детям, как это делали родители-беркуты.
- Это правильное деяние для вас, бескрылых, - отозвался орел доброжелательно, во всяком случае, в его голосе-клекоте не было чего-либо презительного или снисходительного: лишь участливое внимание и понимание ситуации. Слова о Законе птицу заинтересовали, однако, он не торопился; поставил просто еще одну зарубку в памяти.
- Мы не способны жить так, вместе. Дети наши - будущее наше, но мы не бережем их, как вы, - беркуту на мгновение стало неловко; вероятно, за то, что он пару раз пристально наблюдал за кошками и их котятами, наблюдал поначалу с чисто гастрономическим интересом.
- Когда мы видим свет в первый раз, мы уже знаем, что Большой Мир жесток, - щелчок клюва, - мы, как это у вас говорится, с рождения боремся за жизнь.
Пауза. Беркут развел крылья, после - вновь сложил, подыскивая правильные слова.
- В гнезде тесно, Титомир. Тесно для матери и отца, тесно для двух или трех птенцов. Мы, кот-воитель, стремимся к простору, к свободе. Родители не мешают - они прошли через это. Мы доказываем друг другу и, в первую очередь, себе, право на жизнь. Я оказался сильнее. Брат мой - слабее. И это первопричина, почему сейчас я, - горький клекот-смех, - веду этот разговор с тобой. Я - братоубийца, но обладающий правом жить и радоваться этому.
Вновь молчание. Ветер рванул: выскочил из-за засады, словно зверь; ударил по сложенным крыльям и бессильно скользнул по доспехам-перьям. Беркут словно не заметил. Желтые глаза смотрели цепко и пристально; смотрели-пронзали черного кота.
- И не чувствую я жалости, кот-воитель, - переступил, вонзая когти в снег, - не ощущаю её. Не мучает меня... Совесть, да, совесть. Не приходит он ко мне по ночам. Ибо кровь говорит мне, кот, говорит, что он поступил бы точно так же, будь я слабее.
Он замолчал; казалось, сейчас Мизеракль уже жалел о своей вспышке, о желании приоткрыть завесу. Вдруг он оттолкнет от себя кота, вдруг сказал то, что, без сомнения, противоречит  жизненной позиции Титомира...?
- А теперь скажи мне, скажи... Что это за Закон, по коему вы живете? - в голосе скользнули нотки интереса: вполне различимые, не скрытые, явные. Беркутов род жил по закону крови, по тому, что подсказывали инстинкты; здесь же Мизеракль чувствовал проблеск разума и веры в лучшее будущее. Этот чужой мир был так далеко и близко одновременно, что захватывало дыхание...
Реплику про время Мизеракль пропустил; она была для него бесцельной и пустой, смысла не несла. Прикосновение к себе он пережил стоически, в последний момент дрогнув, когда кот резко отскочил в сторону. Мизеракль насмешливо глянул на черного кота, что явно оказался впечатлен тем, что почувствовал, ощутил, познал; не в полной, конечно, мере, но всё-таки.
- Будь ты полегче - взял бы в небеса, - как-то радушно и вроде бы шутливо бросил Мизеракль, вполне удовлетворенный ответом Титомира на его последний вопрос. Черный кот, судя по всему, не льстил, а от этого его слова были еще приятней. Однако, последующая настороженность черного кота охотника вновь насторожила: что это с ним, наконец-то испугался?

Легкая досада все же осталась, когда Грач вновь устремился размеренной рысью по тропинке. Он ни разу не оглянулся и не желал знать, смотрит ли Волчье Сердце ему вслед.
"В конце концов, у меня могут быть свои дела, не вечно же мне..."
Он дернул ухом. Легкое, свежее, как морозный воздух, настроение немного... утяжелилось, что ли. Какая-то недосказанность точно повисла в воздухе. Впрочем, может быть, ему просто так кажется? Вернется в лагерь, они с Волчьим Сердцем поделят мышку или птичку, и все будет в порядке. Студеный ветер понемногу остудил Грача и, когда он выбрался за черту хвойного леса, то был почти доволен. Впереди расстилалось огромное, нетронутое поле, покрытое тонким снежным покрывалом. Зимой Двуногий не выгоняли скот, посему и воздух не звенел от диких собачьих воплей. За спиной Грача стеной расстилался дремучий, стародавний лес. Впереди - пустое пространство, странно голое и напоминающее вересковую пустошь.
Угольно-черный кот задрал морду и принюхался. В лапах точно покалывало от нетерпения. Наконец, он прыгнул вперед, подергивая трепещущими на ветру усами. Остановился, как вкопанный, прислушиваясь, не раздастся ли где-нибудь топоток маленьких лапок, биение крошечного сердца. Тишина. Грач обвел взглядом поле и вдруг заметил кота. Ну, что ж, кот и кот? Неподалеку была... птица? Хм. Она была с котом или просто остановилась в нескольких кошачьих прыжках от него? С такого расстояния Грач не мог понять, соплеменник это или чужак.
Он уверенно припустил туда, прищурившись. Ветер относил в сторону кошачий запах, превосходным же зрением Грач никак не мог похвастаться. Преодолев еще какое-то расстояние, он понял, что это всего-навсего Титомир. Мда. С кем-кем, а с ним точно не хотелось встречаться. Грач хлопнул себя хвостом по бокам.
"О, просто отлично."
Может, он и не заметит присутствия своего бывшего ученика.

Мгновением промелькнуло треснувшее напряжение - Титомир, кажется, не заметил. Грач обнажил клыки, но из его глотки не вырвалось и звука. Ну и отлично, пусть катится ко всем чертям.
Черт. Он много раз приказывал себе не обращать внимания на старого наставника, и все же досада вперемешку с непониманием колола шкуру. Несколько мгновений он так и смотрел в слепые глаза соплеменника. Затем, точно встряхнувшись, собрался было обойти его мимо и заняться тем, чем, собственно говоря, он должен был заниматься, придя сюда с определенной целью, как верхняя губа Титомира поползла вверх. Мгновенно Грач ощетенился и тихо зашипел. Кончик его хвоста чуть подергивался, льдисто-синии глаза потемнели. Но Титомир ничего не сказал - и в этом почудилось еще большее пренебрежение.
Грач фыркнул - мол, и мне самому-то ничего не надо. Быстро шагнул вперед, намереваясь оставить соплеменника позади, как вдруг земля дрогнула.
Дрогнула?
Грач вздрогнул и замер. Перевел взгляд вниз, на снег. Навострил уши, прислушиваясь. Следующее мгновение показалось разорванным воздухом. Грач судорожно вдохнул, теряя опору под лапами. Застарелое чувство шевельнулось в душе - точно так же он инстинктивно пытался выбраться у Высоких Скал, отталкивая Перепелку... Сердце подскочило к глотке.
В следующую секунду он ударился оземь боком, отплевываясь и кашляя от пыли. Затхлый воздух обжег легкие, дышать было трудно, отчего он инстинктивно пытался захватить как можно больше кислорода.
- Какого черта!.. - прохрипел Грач, мотая головой и пытаясь избавиться от звона в ушах. Шок постепенно проходил, лишь бок немилосердно кололо. С некоторым трудом поднявшись, он огляделся. Шерсть на загривке сама собой поднялась дыбом, когти вонзились в землю - отчасти для того, чтобы не упасть во второй раз. Земля? Кругом была земля. Быстро Грач задрал морду вверх и увидел пятно света.
Слишком далеко, чтобы допрыгнуть.
- Чудесно! - прорычал он.

- Черт его знает, - дернул ухом Грач. - Темно, как в лисьем сердце.
Меньше всего на свете он сейчас хотел бы играть роль проводника для своего бывшего наставника. После того, как Грачу Звезда Сибири доверил пост глашатая, они оба стремились свести общение к минимуму. И надо же провалиться неизвестно куда вдвоем!..
Но в данный момент его это волновало меньше всего. Воздух казался густым и вязким, как мед, только куда менее приятным на вкус. Зрение подводило, приходилось больше рассчитывать на осязания, слух и обоняние. Только вот сложно было что-то узнать в этом переплетении земляных запахов. Грач моргнул и сделал осторожный шаг вперед. Замер. Так.
- Стена, - буркнул он, подходя ближе и дотрагиваясь до нее усами. - Туннель.
А если это окажется гигантским подобием кроличьих лабиринтов?.. Может ли какой-нибудь из этих туннелей - если их несколько - вести на поверхность? Несколько осторожных шагов вправо - и Грач убеждается, что земля ровная, и вовсе не собирается подниматься. Раздраженный удар хвостом по бокам. Не добавляет оптимизма и присутствие Титомира. Грач пока что весьма и весьма похвально сдерживался, чтобы не обрушить досаду и раздражение на слепого кота.
"Так, Волчье Сердце, Вороной... похоже, я немного задержусь. Ничего, мы еще пойдем вместе на охоту!.."
Грач сделал еще несколько шагов. Остановился. Нет, так не пойдет. Они могут забрести в более опасное место, нет. Нужны какие-то гарантии, что рядышком может оказаться выход. Если, конечно, эти гарантии возможно дать.
- Эй, иди сюда, - позвал он Титомира. - Давай, принюхайся. Что-нибудь, кроме земли, чуешь?
За годы слепоты Титомир должен чуять и слышать куда острее, чем он. Возможно, он сможет найти ключик к спасению. В голосе Грача отчетливо слышались рычащие, раздраженные нотки. Он не зря пробыл глашатаем несколько лун, они вовсе не прошли даром, чуть-чуть успокоив эмоции и позволив действовать рационально. И сейчас Грач кое-как засунул личностное куда подальше. Что ж, ситуация такова, нужно применить что-то в противовес ее.
"Может, мне и повезло, что он здесь. Хоть какая-то польза." - со внезапной злостью подумал Грач и отвернулся, прислушиваясь. Тишина. Угнетающая, давящая на сознание.