Агнесса повисла на цепях, чувствуя их холодный и безразличный затяжной поцелуй. Она выдохлась, стараясь выбраться из своих оков, понимая, что это бесполезно. Святые отцы хорошо позаботились о сохранении ведьм на время допроса.
Глаза, превратившиеся в два бездонных колодца нескончаемого отчаяния, впивались в прутья решетки, пытаясь найти хоть какой-то выход. Агнесса знала, что её ждет. Смерть. Ведьмы, были ли они ими на самом деле или нет, никогда не выживали во время "покаяний", даже если совершали таковые. У Агнессы умерла дочь, а сын был убит. О муже она не слышала ничего с тех пор, как он однажды собрался и ушел искать "Святую Землю". Женщина не могла его остановить, да и не сумела бы. Но с тех пор жизнь превратилась в сплошное выживание.
И вот она здесь. Наверняка по клевете. Наверняка из-за безобразного лица. Наверняка из-за того, что она - женщина. Агнесса не видела в своей жизни замученных и обвиненных в сговорен с Сатаной мужчин. Мужчины могли лишь обвинять, применять силу и смотреть, упиваясь страданиями несчастных женщин.
Теперь предстоит и ей это испытать.
Агнесса приподняла головой и тяжело выдохнула, услышав скрип по ту сторону двери. С приготовленным чувством ненависти она встретила фигуру, внезапно появившуюся на фоне светлой двери. Женщина, глядя слезящимися ослепленными глазами, пошевелилась в цепях, интуитивно прикрывая интимную зону, чувствую прикосновение холодного воздуха к телу. Она вздрогнула и приподняла голову, встречая святого отца.
Он сел на стул напротив её камеры пыток, обвел её глазами, скрипло предложил ей исповедаться. Агнесса дернулась в своих цепях; новая струйка крови потекла по запястью к горлу, а женщина внезапно почувствовала острый запах нечистот, царящий в подземелье. Да, вряд ли этот мужчина часто спускался вниз, к ведьмам.
- Мне не в чем каяться, святой отец, - хрипло выдавила Агнесса, осознавая, что это первые её слова за последние часов восемь - с тех пор, как она кричала, отбивалась и билась в истерике, что она не ведьма. Минуты слабости теперь уступили место усталости, тупого ожидания и желания недолгого мучения.
"О Господи Боже, ты знаешь, что я не виновата! Если это будет ведьминский стул, спаси и сохрани меня, Боже!"
-Признаешь ли ты, что на твое щеке печать дьявола?
Агнесса дернула ртом и нахмурилась, зная, что сейчас стала ещё страшней, чем обычно. Конечно, все дело в родинке. Об этом можно было и раньше догадаться.
- Это подарок Божий, - выдохнула наконец она, подаваясь на цепях вперед, не обращая внимание на новые приступы колюще-режущей боли: теперь ответно Агнесса вглядывалась в лицо пастора, желая понять, как он может смотреть на мучения бедной женщины и не перерезать её глотку, раз он служит Господу.

Агнесса видела отвращение, четко прорезавшее лицо мужчины. Её грудь вздымалась и опадала, ловя воздух душной камеры, и чуть сморщенный нос, неприязнь, читавшаяся на мужчине, его какая-то подобранность в положении - сказали ей о том, что она и сама почувствовала раньше: они сейчас на дне. Возможно, пастор и не привык к такому, но после стольких лет работы Святой Инквизиции... Интересно, как часто он умывается? Какое у него хозяйство? Как он ест, чем питается? Доволен ли он жизнью? Купается в роскоши? В богатстве замученных женщин? Они все бедные, это так, но после стольких лет... они могли забрать себе столько земли и золота, сколько не мог заработать ни один феодал в этом мире.
- Я не ведьма! - с надрывом крикнула она, понимая, что вновь выбивается из единственной мысли - отстраниться от страданий и всего, что ещё выпадет на её долю. Лишь бы Бог смилостивился и послал быструю и легкую смерть.
- Я не виновата в том, что я женщина; не виновата в том, что родилась уродливой, - со сбитым дыханием скороговоркой выпалила она, чувствуя, что готова, сцепив зубы, зарыдать, повиснув на цепях и вновь оттягивая их вниз, позволяя острым шипам впиваться в её плоть. Страдания эти были предназначены для очищения души, но для Агнессы они были сейчас пиком боли.
- Я праведница, - женщина дернула руками, пытаясь сложить их в молитвенную позу, но лишь причинила себе большую боль. Сейчас от её природной молчаливости не осталось и следа. Вот что страдания делают с человеком.
Упоминание об огне заставили всем телом вздрогнуть несчастную. Она широко раскрыла рот и неверяще уставилась на святого отца, точно не понимая, что он сказал. Огонь, огонь... Очищение, конечно, очищение души... Но не через огонь, о Боже, не допусти этого, смилостивись над рабой своей, Боже! Не дай ей пройти через эту адскую боль, облегчи её страдания, убей раньше, чем сделают они с её плотью что-нибудь ещё. Забери её душу сейчас, забери! Иначе...
"Иначе я правда продам её Дьяволу," - легко возникла эта мысль у неё в голове. И от этой поколебленной веры она ещё страшнее изогнулась в цепях - и услышала острый щелчок. Откинула голову назад, дико вскрикнув, и осталась так висеть, не в силах вернуться в исходное положении.
"Что-то сломалось..."
- Бог... спра-а..ведлив, - с трудом выговорила она, сглатывая слюну, текущую обратно в горло. Говорить в таком положении было неудобно, но страшно было вновь вертикально повиснуть, положив голову на вывернутые руки. Даже если ты уже не чувствуешь своего тела.
- Он знает... что я не...виновна, - Агнесса тяжело дышала и шевелила ногами, осознавая собственное бессилие.

Агнесса прикрыла усталые глаза, чувствуя, как разглаживаются веки, какое четкое ощущение сырости и усталости остается на морщинках, прежде поднимающих эти самые веки. Женщина с трудом держится в оковах, хотя, казалось бы, зачем в них держатся, если они итак выполняют это за тебя? Но нет: только услышав этот хруст, только напрягая тело, перебарывая боль, Агнесса поняла, что до этого не безвольно висела в своих цепях, что до этого она зажато, точно отстраняясь от хладного поцелуя расчетливого и безэмоционального железа, висела.
Она сглотнула, отчаянно двигая горлом, чтобы слюна быстрей скатилась вниз и позволила дышать. Дыхание со свистом вырвалось из легких и повисло еле заметным облачком над женщиной. Да, в подземелье, несмотря на теплое время года, было холодно. Как в могиле.
"О Всемилостивый, сжалься над рабой своей Агнессой, облегчи её страдания, огради от клеветы и не позволь ей сойти с пути Твоего. О Господь, я верую в тебя, верую всем сердцем! Так почему же орден Твоей, названный Святым, считает меня грешницей? О, если бы они знали, как истово я верую! Не хуже Иова! О, нет-нет, я не горжусь этим, гордыня - страшных грех... Но... Боже, спаси и сохрани мою душу!"
Наконец, она преодолела себя, сложила голову на вывернутую сторону руки и тяжелым взглядом посмотрела на священника. Он сдвинулся на своем гнилом стуле к решетке, практически прильнул к ней, ощущая все то, что чувствовала она; железо практически притянуло к себе святого отца, но он был волен поступать с ним так, как хотел: он был волен освободиться от него.
"Пить... как хочется пить... просто полежать и перекусить. Нет, еда может и подождать, мне не привыкать голодать, но вот вода... ещё чуть-чуть - и я умру, кажется. Да, конец не хуже огня..."
Внутри итак все сгорало от безводной агонии. Она так давно не пила, что сейчас представляла себе стену дождя - столько зря пролитой воды, которую можно пить, пить, пить, хлебать, набирать в ладони и хлебать, безостановочно лакать...
- Святой отец...
Она изогнулась, попыталась, точней - снова хрустнуло где-то в спине, но боль была уже не такой неожиданной и адской, как прежде; боль была пройденным порогом и теперь оставалось лишь ждать нового, более страшного испытания.
- Я верую, - горячо прошептала она, вкладывая всю искренность, на какую была способна.

Агнесса пошевелила головой, но, впрочем, глазами следила за тем, как святой отец внезапно соскочил со стула и опрометью бросился из камеры. Она зажмурилась и хрипло, часто задышала, расслабляясь в цепях и чувствуя, как шипы вновь с наслаждением впиваются туда, куда они уже прокололи себе путь. Телесная боль не шла ни в какое сравнение с осознанием, что она невиновна, а пастор пытается доказать ей обратное. Святой отец пытается изъять из её души грехи, в которых она неповинна.
"Моя дочь умерла на костре Святой Инквизиции... А может, и не на костре, я не знаю. У неё на щеке была точно та же родинка, что и у меня. Её схватили, пытали... Я помню, как она кричала. У меня в ушах сейчас стоит её звонкий голос. "Мама! Мама!!" Она тянулась ко мне, тянулась изо всех сил, - а я отворачивалась до последнего... Пока не увидела её в клетке - точно в такой же, как увозили меня этим утром, - и тогда я кинула за ней, кинулась, но было поздно... Я могла умереть тогда вместе с дочерью."
Тогда обвинение дочери в колдовстве показалось неправдоподобным. Но её убедили в обратном. Привели весомые доказательства. И на время дочь перестала существовать для Агнессы. Пока она не потеряла её.
И тут она поняла, в чем ей надо раскаяться. Осталось лишь дождаться святого отца.
Что-то зазвенело из-за полуприкрытой двери, откуда проникала щелочка света. Женщина, цепляясь кожей за кожу, приподняла голову на руке и смотрела, как к ней подходит мужчина - тот, что сидел перед этим на стуле. А в его руках - кружка с драгоценной водой. Кружка в этот момент казалась необъятным чаном. И вода - священнейшая вода! - увлекла за собой Агнессу раньше, чем она произнесла хоть слово. Она не почувствовала чужого прикосновения, стыда и холода, она лязгнула зубами о чашку, приоткрывая рот и судорожными глотками хлебая воду. Горло в такт сглатывало, и уже буквально через несколько глотков Агнесса чуть не захлебнулась - с такой жадностью она пила. Ей пришлось умерить свой пыл. Кружка упорно упиралась ей в губы и заставляла приподниматься подбородок; в какой-то миг женщине показалось, что это - легкая смерть, что прекрасно умереть с водой на губах от того, что ты захлебнулся. Но вот вода в кружке стала заканчиваться; вот последние капли скатились с края и были пойманы влажным, горячим языком; вот и закончилась манна небесная. Агнесса устало прикрыла глаза, слабо улыбаясь, и прошептала:
- Благодарю, святой отец.
И затихла, ожидая смерти. Ведь не могли ей просто так принести воду. Женщины, появлявшиеся в подвалах Святой Инквизиции, не возвращались назад: их всех ждал смертный приговор. А до своего собственного ареста Агнесса ещё верила в настоящие, правдивые идеи этих гонений, устроенных на женщин: дьявольские отродья, ведьмы, бездушные твари... Но таких было слишком много. И среди них попадались такие как она - невиновные и чистые душой и разумом.
- Святой отец! - вдруг вскинулась Агнесса, широко раскрыв глаза, поглощая ими малейшую частичку света. Кисти рук дернулись в оковах, точно тянулись к мужчине. - Я должна вам рассказать... Давно, кажется, очень давно я отдала свою дочь в руки Святой Инквизиции. Я не успела с ней попрощаться так, как должна была это сделать мать, потому что была уверена в том, что она ведьма, но сейчас понимаю, что взяла страшный грех на душу. Ведь кем бы она ни была - я должна была остаться с ней до последнего, ведь так, пастор?

Священник ушел в тень, и Агнесса его потеряла. Она искала взгляда, ответа, поддержки, но перед ней был стул и опорожненная кружка. Страх комком стал подступать к горлу. Все-таки она была права. Эта вода была единственным лучом света в этой темной, холодной камере с запахом испражнений и прелого сена.
В желудке негромко, но продолжительно заурчало; отозвался на этот призыв кишечник. Женщина поджала живот, пытаясь заглушить звуки проникающей по её телу воды, но ничего не смогла с этим сделать. Опустив голову вниз, свесив её на грудь, она чувствовала, как адски горят щеки, как она сгорает со стыда. Странно, но часов восемь, проведенные в обнаженном состоянии среди мужчин, холода и железа до сих пор не отучили её женскую сущность жить без стыда.
Из темноты, где было спрятано лицо святого отца, послышался его голос. Агнесса, не поднимая головы, вслушивалась в мудрые и правильные слова служителя Святой Инквизиции - и в то же время сомневалась. Это сомнение легкой волной прошло в её душе и смяло все прежние представления о правде и лжи. Ей казалось, что сейчас все вокруг неё - ложь. И сама Святая - Святая! - Инквизиция - тоже.
- Я знаю, святой отец, но... я... я никогда не замечала свою дочь колдующей... никогда... И до того дня я и не думала, что она ведьма... - попробовала оправдаться женщина, чувствуя, как пастор меняется. Только что он бегал за водой, поил - поил! - её, оказывая услугу, даже больше, чем услугу. А теперь вот снова все возвращается на круги своя. Только с другими словами, другими подходами, другими вопросами.
- Случайный вопрос может повлечь за собой случайный ответ, ведь так? - она приподняла голову и усмехнулась, вспомнив мать. Та и рассказала ей эту истину, однажды погорев в споре с соседями.
- Хорошо, - точно придя к какому-то решению и совершенно наплевав уже на все, Агнесса откинула голову, стараясь держать её прямо, чувствуя, как на шее ожили капли воды и крови и быстро-быстро покатились вниз, неприятно касаясь таких интимных точек.
- Мое имя Агнесса. После потери дочери меня обвинили в ведьмовстве, а потом я задумалась о смысле жизни, - женщина улыбнулась, показав страшную, черно-выбитую улыбку. Разгоряченный, смягченный язык упирался в зубы и вылазил через щелочки некоей чувствительной "бахромой", точно пробуя на вкус слова и ветер, живущий в этой камере. Жизнь Агнессы после потери дочери из около десяти лет ужалась буквально до единого мгновения, где все казалось взаимосвязанным.
- Я знаю, что не выйду отсюда, святой отец. Поэтому... я надеюсь... мне показалось, вы способны выслушать. Поговорить, - Агнесса смутилась на пару мгновений, но затем встряхнула головой и скривилась от нового щелчка в спине - теперь на новом месте.
- Так вот... Вы никогда не задумывались, глядя на висящих на моем месте женщин, за что нам такое? И почему иногда в цепях оказываются маленькие дети, ещё не пожившие, даже не как следует, а просто пожившие? Я думаю, вы согласитесь поговорить со мной. В какой-то степени я образована. Но моем месте другая не смогла бы связать столько слов, сколько я. И... нет, это ни в коем случае не гордыня. Это осознание того, что пора наконец-то применить все накопленное и выученное хоть куда-то, - Агнесса прикрыла глаза, вспоминая детство.

Дочь моя... Его дочь, склонив голову обратно к груди, упираясь в грудину подбородком, слушала святого отца затаив дыханье, надеясь, что вот-вот он выйдет из своей тьмы и присядет на стул напротив неё, чтобы они смогли нормально поговорить. Но это удаление, это расстояние, оказавшееся между ними, приводило Агнессу в ступор и вгоняло в бесконечное желание молчания, каковое и было ей свойственно.
- Спаситель... - выдохнула она и улыбнулась, представляя божественную фигуру в ослепительном сиянии, в белом одеянии нисходящую на землю. Да, именно так и запомнился ей Иисус Христос - их Спаситель Земной. Когда ещё мать рассказывала ей о Боге, о вере, о Библии. Маленькая Агнесса всегда представляла себе божественную фигуру Спасителя в этом потоке солнечного света, которая далеко-далеко отталкивает тьму.
Интонации служителя церкви сменились. Женщина через щелочку полуприкрытых глаз глядела на подгнивший стул. установленный прямо напротив ей, и практически не улавливала слов мужчины. Она погрузилась вся в самосозерцание и видения, вылавливая из несущегося внутри потока собственные рациональные мысли, взвешивая их и оставляя у себя в голове - готовясь к разговору с пастором.
Её от этого отвлекло лишь упоминание об её уродливости. Руки, все ещё не привыкшие к своему положению, дернулись, кисти сжались в кулак, чтобы скрыть это вольное движение, и лишь голова поменяла свое положение, упираясь в другую руку таким образом, чтобы спрятать нелицеприятное пятно.
- Я родилась с ним. И всю жизнь жила с ним. Мой мужчина, боровшийся за церковь, не посчитал её клеймом дьявола. Мой мужчина видел такое же "клеймо" и на щеке моей дочери. Но почему-то сначала забрали её, а лет через десять - меня. Хотя я жила долго, очень долго с этим клеймом, святой отец, и не совершала ничего богопротивного, - с каждым "клеймом" доля сарказма в её голосе усиливалась, насколько ей была неприятна эта тема про родинку.
- Но мы отвлеклись, - Агнесса сцепила зубы и, приподняв голову, вгляделась в тень, где все ещё оставался служитель церкви. - Я.. нет, я не сбиваюсь с пути истинного, я верую и я не теряю надежды. Я просто знаю, что в земном мире, в земной оболочке её нет. Она есть там, под крылом у Спасителя. Вы, пастор. должны лучше моего знать. Вы наверняка прошли полное обучение, чем получила я, вы должны знать ответ: что, что ждет нас, женщин, сгоревших на множественных кострах, раздробленных на колесах, разорванных между конями, утопленных на стульях, пронзенных на кольях, всех, всю нашу орду, - Там? Обретаем ли мы вечный покой или улетают наши души туда, куда им был приговорен путь?

Наконец-то пастор вышел из тени. Агнесса наблюдала, как он деревянными, точно бы вымученными шагами добрался до стула и встал, оперевшись о его спину. Женщина с любопытством посмотрела на его руки: ей казалось, что из подгнившего дерева во все стороны должны лезть и впиваться ещё выжившие сухие щепки. Её собственным руки множество раз переживали занозы и зубы, вытаскивающие их. Ещё в детстве мать, когда маленькая Агнесса пришла со своей первой занозой, которую она помнит, что-то мурлыкала, успокаивая плачущую девочку, а затем склонилась и - р-раз! - выдернула занозу зубами. От испуга Агнесса перестала плакать и, сжав ранку пальчиками, убежала лелеять её и думать, что мать все-таки волшебница куда-то под стол.
Теперь женщина поймала его взгляд. Она не вздрогнула, но вдруг улыбнулась, также пристально изучая пастора - не всего, а лишь глаза. Такие светлые по сравнению с её собственными. И взгляд... Она была достаточно взрослая и опытная, чтобы определять, что выражает определенный взгляд; и сейчас Агнесса с уверенностью могла сказать, что он что-то в ней нашел, что ему нужны плотские утехи. И грешница, ведьма, наверняка воспользовалась бы этим случаем... но Агнесса лишь скривилась, закусила губу и отвела взгляд, рассматривая темный угол, который скорбел в одиночестве, покинутый святым отцом. Ей хватило мужчин в своей жизни, и торговать собственным телом не входило в её планы до смерти. Ей лишь хотелось выяснить, что же она упустила в этой жизни.
- Каждому воздастся по грехам его, ведь так? - вкрадчиво бросила она пастору, искоса из-под ресниц глядя на одеяние пастора. Ситуация, до этого времени казавшаяся трагичной, вдруг её насмешила. И она не выдержала и засмеялась - ровно как девчонка на лугу под палящим солнцем, когда она нагишом бегала по речке и игриво барахталась с парнями после работы на скошенной траве.
- Конечно, Богу... Но все-таки, - Агнесса вздохнула и преисполнилась скорби, - все-таки вы могли знать, что меня ожидает. Ведь интересно, правда ведь? Если я грешница, вы бы рассказали мне про ад, про Дьявола, про те ужасы, которые ожидают мою смертную душу; а так, получается, вы признали, что я невиновна. Так в чем же тогда моя вина, за что я взойду на костер, пастор?

В его отирании лица была что-то судорожное, что-то наигранное, и Агнесса, прикусив губу, сощурившись, внимательно смотрела на пастора. В его глазах зажегся новый огонек - точно отблеск внезапно охватившей его злости за свою несостоятельность. Женщина продолжала также пристально изучать стоящего напротив мужчину. И когда мускулы на горле напряглись, она напряглась вместе с ним, ожидая удара бича. Поджалась, внезапно ощутив прикосновения ледяных пальцев на ногах к той же самой коже под ними. "Боже, как тут холодно..." - она резко выдохнула и сгусток пара - тот, что раньше она не замечала, - белесый, незаметный в темноте камеры вырвался из её рта, на секунду-другую оставив пастора точно за пеленой флера.
Его голос был мелодичен, как будто он читал по книге обыкновенную молитву. И эти слова его совершенно не затронули Агнессу - то ли от того, каким тоном были они произнесены, то ли действительно от неострости слов, которые должны были оставить кровавый след - на её теле, на её душе. Она лишь прищурилась, благодарно мысленно кивая, и негромко согласилась, пока святой отец дал ей передышку:
- Что ж, теперь я знаю, что меня ждет... Спасибо, Вы уже облегчили мою душу пастор.
Она прикрыла глаза и легла щекой на руку, думая, что теперь наконец-то мужчина уйдет из камеры и оставит её одну готовится к казни. Но, увы, он решил не давать ей такой милости. "Значит, вода все-таки была уловка," - она вдруг с проснувшимся непонятным чувством посмотрела на мужчину, который был так близко и бросал такие презрительные взгляды на его голое, замерзшее тело - точно он был не шакалом, позарившимся на легкую падаль, а высоким соколом, который с небес ищет себе свежую дичь, отбрасывая в сторону гниль. Как ни странно, но именно этот взгляд оскорбил её. Да и какая бы ещё женщина не была бы оскорблена, получив такой взор, когда считает себя если не королевой красоты, то хотя бы привлекательно? Даже если у неё на пол-лица растянута огромная, "ведьминская", "дьявольская" родинка.
И она заартачилась. Как дикая лошадь, на которую натягивали узду. Ноздри расширились, выдувая теплый воздух, глаза, на секунду взметнув ресницами, превратились в две узкие щелочки; кисти снова сжались в кулаки, и ногами Агнесса уже отталкивалась от недосягаемого пола, чтобы подойти и по-простому разобраться с оскорбившим её человеком.
Да, она все-таки была и остается деревенщиной.
- Святая Инквизиция забрала мою дочь, убедив меня в том, что она ведьма. Лишь сейчас я поняла, как глубоко заблуждалась. Я рассказала это вам. И вы ловко повернули мою историю в нужное вам русло, когда я пошла против вашего течения. Так оказывается, не так свята инквизиция, позволяющая себе гонения на евреев и женщин. Я глубоко ошибалась в вашей природа. Ну что ж, слава Богу, теперь я наконец-то разрешила и надеюсь, что смогу искупить свою вину, поняв, что слушалась мудрого слова Инквизиции, не ставящей своей целью сохранение и охранение Слова Божьего, - она буквально задыхалась от кипевшей в ней бури чувств и мгновенных, вспыхивающих в темноте осознаний. - Мужчина... - она практически зашипела, впиваясь глазами в глаза священника. - Мой муж пропал без вести и уже много лет я не произношу это слово. Так зачем же осквернять его, если не для кого его использовать?
Она откинула голову, когда пастор приблизился к решетке, и с высокомерием оглядела всего его в ответ. Усмехнулась.
- Не сомневаюсь, что вы проецируете собственные грехи на меня, пастор.
Скажи, если бы тебе предложили смерть и бесчестие, что бы выбрала, Агнесса?
Женщина спрятала глаза и косо улыбнулась. Она смотрела в пол, нисколько не сомневаясь, нисколько не чувствуя сомнений, нисколько не колеблясь, просто ей было противно смотреть на этого мужчину, который убивал невинных женщин только из-за их сущности. Твердым голосом, показавшимся ей самой очень звонким в наступившей тишине и небольшой по размеру камере, с чуть слышным эхом, она ответила:
- Смерть.

- Вера? Святой отец, о какой вере вы можете говорить, если сами всеми силами сбиваете меня с пути истинного? - Агнесса вопросительно изогнула бровь, дыша медленней и стараясь привести себя в порядок. Она подняла голову и снова глядела в глаза пастору, чуть прищурившись и пытаясь понять, что он хочет от неё.
"Правды. Она сам говорил, что только правды. Я дала ему её. Так почему же он мне не поверил? Решил и дальше её искать, хотя она уже у него под носом?"
Женщина резко откинула голову назад, ощущая, как глубже вонзились шипы в железном ошейнике. В какой-то миг она начала задыхаться и, испугавшись, стремительно вернула голову в прежнее положение и стала хватать ртом воздух. Перед глазами чернота расступалась и вновь появлялась фигура стоящего напротив мужчины. Боль, которую она сама искала и чуть не погубившая её, точно вернула женщину к тому, что она чувствовала вначале, - легкой апатии, безнадежности, отстраненности. Буйный нрав, редко показывавшийся другим, вернулся обратно в сердце и заперся там за семью замками, пряча недовольство, упреки, неверие в рабочей слабой женской груди.
- Я не сомневалась, святой отец, - с легким хлопком разлепила губы Агнесса и провела по ним языком, смачивая их. Несмотря на то что она пила недавно, её снова охватил приступ жажды.
"Нет. Все. Больше не будет поблажек. Я должна стерпеть отсутствие воды до костра," - строго одернула она себя.
И тут вдруг резкая смена настроения. Кажется, даже в комнате потеплело от чувственного и мягкого голоса пастора. Агнесса напряглась, чувствуя себя овцой, не знающей, с какой стороны собирается напасть волк, и напряженно смотрела в глаза мужчине. Ей хотелось ему доверять. Сейчас он говорил противоположное самому себе. Так как же о чем-то ему рассказывать, если он то раздражает её, то вновь возвращает туда, откуда они ушли? Как ему довериться, рассказать те события десятилетней давности? Как начать??
- Я понимаю вас, пастор, - помимо воли вырвались эти слова, и тут точно поток подхватил её и понес на своих волнах. - Но все это было так давно, и я чувствовала себя уверенной, правильной, я думала, что поступаю согласно Пути Господни, отдавая свою дочь Святой Инквизиции. Да, она оступилась, и я вместе с ней, но упала я в гораздо большую пропасть, чем она. Я на самом деле отреклась от своей дочери. Я на самом деле отправила её на смерть, в глубине души зная, что она невиновна. И сейчас я корю себя за свой малодушный поступок. Я должна была встать грудью за неё, взойти на костер вместе с ней, а не быть вдали и лишь на словах знать, что мою "ведьму" постигла судьба пепла на святом костре, - она внезапно почувствовала слезы на щеке. Родинка была чувствительным местом и остро откликнулась на влагу. Как бы это ни выглядело странно, Агнесса поймала языком скользящую каплю и, соленую, проглотила, горько вздохнув.
- Я надеюсь, мы встретимся с моей дочерью на небесах после моей смерти. Надеюсь, что она простила... Малодушие - вот какой грех всех страшней на земле, пастор.