Турмалиновая прислушалась.
«Да, там, наверху… Почти надо мной…»
Пять секунд – она не должна была ошибиться. Турмалин запрокинулась всем телом вверх, так, что на миг очутилась в странном положении, когда миг – и упадёшь на спину. Именно в этот миг надо было изогнуться, как ветка, вытянуться так, как можешь, и, до боли выгнув тело, оттолкнуться лапами от земли.
Всё это она не продумывала – но подсознательно совершала сложнейшие расчеты. Неизвестно, кто придумал систему, умеющую совершать сложнейшие операции в теле кошки лишь по её желанию – Тур было в этот момент наплевать на это. Она охотилась, и мир её состоял из эмоций и ощущений. Почему-то в мир охоты мыслям Тур был ход закрыт. Там она жила подсознанием и чувственными мотивами, порывами души, ничем не сдерживаемыми, и быть может поэтому в минуты охоты она была куда несдержанней, открытей, прямей и резче, чем обычно, а эмоции выражала ярче и сильней.
Хвойная зелень, в которую ниткой вплетается запах дрозда, птичий трепет и дрожь, быстрое, жаркое биение маленького сердечка и пернатой груди – внезапно вспыхнувший охотничий азарт, кажется, зажигающий на дне глаз Турмалин опасные огоньки, и какое-то бешеное, безжалостное ощущение, унаследованное от предков и позволяющее все силы употреблять лишь на то, что поймать и убить свою дичь, вонзив в неё острые когти и почувствовав на них её кровь…
Лёгкий шелест воздуха, игра напряжённых привычных мышц, и по звуку, по дрожи воздуха, по запаху и неуловимой нотке присутствия точно определённое местоположение будущей добычи.
Гибко вывернувшись в воздухе, Тур молнией взлетела вверх, и, ощутив мгновенно промелькнувшее счастье от точности собственного бессознательного расчёта, сжала в когтях что-то тёплое, мягкое и перистое. «Теперь – не шлёпнуться об землю», - мельком подумала кошка и торопливо перевернулась, чтобы приземлиться внизу, на колючих хвоинках пепельно-зелёных древних деревьев, на все четыре лапы, ощутив победоносный негромкий хлопок подушечек лап о землю вместе с ударом, утверждающим успех.
Верно, если бы Тур описала бы кому-нибудь свою самую обыкновенную будничную охоту на дрозда, стало бы понятно, почему она так любит охоту – этот дикий азарт, смертельное удовольствие, ликующее ощущение победы в гибких и сильных чёрных лапах и алая кровь-жизнь, знаменующая, что она, Турмалиновая, по суровым законам природы достойна жить.
Тур слегка сбила дыхание, скача под елью, и теперь чёрная шерсть на её груди электрически вздымалась, словно реагируя на ещё не погасший пылающий цвет двухцветных глаз, уставленных вперёд – на белоснежное пятно шерсти Снежного Когтя, ярко выделявшееся на фоне зелёной хвои. Кошка ещё диковато улыбалась краями губ, чувствуя в теле неугасший восторг мгновенного напряжения охоты.

Отредактировано Турмалиновая (31-12-2012 18:58:47)

- Хорошая охота, - раздался голос воителя.
- Твоя тоже, - благодарно кивнув, улыбнулась Тур, кладя дрозда на землю и слегка придавливая лапой, словно тот ещё мог улететь. Пёстрые перья пылью запорошил рассыпчатый лёгкий снежок.
Она почти отдышалась, только в самой середине груди ещё жило жаркое пушистое тепло. Тур подняла голову, широко открыв глаза мерцающее-серебристому небу над головой, в проёме веток елей.  На фоне небесного серебра эти ветви казались обсидианово-чёрными, лакировано-сладкими, и Тур блаженно улыбалась, чувствуя, как легко наискось летящие снежинки, проникая между ними, садятся на щёки и усы.
«Как чудесно… Зима. Она всё-таки прекрасна, что там ни говори. Эти снежинки – как, откуда они берутся? А там, наверху, - кошка прищурилась, словно вглядываясь в затянутый облаками небосвод и пытаясь различить на нём звёздные кошачьи силуэты, - у них ведь не бывает снега там. Вечное лето… Так ли это хорошо? Без зимы, наверное, бывает грустно. Вечное зелёное тепло... Как-то тускловато, что ни говори. И ни искр на ночном лунном сугробе, ни сияния полдня на снежных равнинах... Ни этого дивного ощущения... Ха, когда я буду Звёздной кошкой, я часто буду гулять по земле живых… И пугать живых», - ей стало смешно.
- Как странно… Думаешь, снег появляется чуть ниже Звёздного племени?.. Ведь у них-то его не бывает. Зато дождь – да… Хотя я не уверена. Надо бы поспрашивать у целителей… Ох, ну что за чушь я несу!..
Снежинки стали слишком часто попадать кошке в глаза, и ужасно захотелось чихнуть – на усах скопилось уже, наверное, немало белоснежного невесомого груза, щекотавшегося, как крошечные холодные мушки, и Тур, весело фыркнув и потрясся головой, опустила мордочку вниз, к дичи.
"Вернёмся", - мелькнуло в голове. Турмалиновой не очень-то хотелось таскать всюду птицу за собой, - она ударила лапой по плотному колкому насту, и тот со вкусным хрустом разломился, образовав причудливый овражек под лапами кошки. На его краях играли синие и серые тени. Тур осторожно столкнула дрозда лапой туда, в прохладный "погреб", и навалила сверху снегу - так, чтобы образовалась пушистая снежная горка. Не найти это место она не боялась - только котёнок не в силах по запаху определить местоположение недавно убитой дичи, даже в снегу, да и ориентировалась в лесу Турмалин гораздо лучше людей.
Тур мельком взглянула на Снежного Когтя, ожидая, что тот последует за ней, и, развернувшись, медленно пошла дальше, прислушиваясь и принюхиваясь на ходу, пытаясь найти ещё какую-нибудь дичь. В последнее время её было не так уж и много – но всё же на мягком белом снежном ковре оставались ещё тонкие цепочки-отметины – беличьи и мышиные следы, возвещавшие, что голод племени пока не грозит.

Турмалиновая не хотела уходить далеко от места, где закопала птицу – несмотря на скользящую лёгкость движений всего несколько мгновений назад, в её теле наливалась настоящая кошачья лень, подобная густому молоку, в котором тонут все движения. Она шла, затягивая шаги, и осматривалась так же тягуче, плавно, надеясь поймать взглядом лёгкий росчерк быстрых и нервных движений крошечных обитателей леса, ставших лишь пищей для котов-воителей – а для неё, Турмалиновой, ещё и странноватым удовольствием, или пятно их пёстрой шёрстки. Но белый, снежный, в чёрных зигзагах ветвей и тёмно-зелёных лапищах ветвей не мелькало ни однородного цвета, ни оттенка – ни намёка на жизнь. Тур вздохнула, понимая, что придётся всё-таки бросить близкое тепло неостывшего тельца дичи в снегу и всерьёз заняться дальнейшей охотой. Пытаясь оттянуть этот миг, она замерла, ощущая, как под горячими лапами плавится кремнистый снег, дробясь прозрачными искринками.
Турмалиновая снова прикрыла глаза, ощущая колкую синеву этого ощущения. Лапы немели, но она никак не хотела вставать. И дуло уже было нет только в лени. В голову вдруг пришла странная мечта – словно хрупкий мир, выстроившийся на струне сознания… Диковинный образ, хрустальный мотив неизвестной песни…Она не знала, что это. Но это было прекрасно.
«Нет, его нельзя отпускать… Ведь он рассыплется… Он несовместим с нашей сиюминутной жизнью, хотя давно пора очнуться… Снежный Коготь ждёт, - Тур почувствовала спиной присутствие и взгляд белого воина. - Только не сейчас… Ещё несколько секунд».
Она уже не чувствовала снега – чувствовала только эту свою чудную грёзу, начавшую вдруг таять, как снег, и она отчаянно вцеплялась в его осколки и лоскутки, но это не помогало – лишь ещё хуже разрушало уходящую мечту, затуманенную вдруг с неожиданной силой нахлынувшими ощущениями и воспоминаниями сегодняшнего дня.
«Что такое со мной творится?.. Что это такое, что это было, и как… это вернуть?..»
Тур решила открыть глаза и ринуться охотиться, сражаться, болтать со всеми подряд, шутить, смеяться, хамить Грозовым… Может быть, так можно вернуть это мгновенное состояние – как небо для птицы, наверное, что-то такое…
- Турмалиновая? Знаешь...Я хотел тебе кое-что сказать…
Тур резко распахнула разноцветные глаза и повернула голову за спину, так стремительно, что была ослеплена снегом – в глазах полыхнула прохладная боль, и снежное пятно шерсти поначалу не отделялось от леса. В душе стало сине и холодно.
- Да? – голос звучал хрипловато и звенькал, как снежные искры.

- Кто я для тебя? Друг?
Голос кота звучал сдавленно и странно – так странно, что Тур почувствовала лёгкую тревогу, - она частенько чувствовала это, когда наведывалась в палатку к старейшинам – дело в том, что Тур частенько тревожилась о здоровье стариков, и малейшее недомогание их, бывало, тревожило её сильнее всего, что происходило вокруг. Она, к некоторому стыду,  ощущала удовлетворение от того, что способна на сочувствие и неравнодушие, то есть ещё не до конца бесчувственна, но… Стоп, что это, о чём она? Снежный Коготь – не старейшина. Его здоровью – крепкому здоровью сильного молодого кота-воителя, - не угрожали старческие недуги. Но откуда же это странное, жалеюще-тонкое чувство грядущей потери? Будто он падает куда-то, откуда нет выхода, нет спасенья… В полную темноту…
«Что это за слова?.. Что они значат, какой в них смысл? Зачем… Они были произнесены? И что он хочет, что боится услышать в ответ?!..»
Турмалиновая попыталась поймать его взгляд – и, встретившись с янтарными глазами, испугалась. Глаза горели. Горели, тлели, так горячо, что, кажется, плавились. Этот плавящийся, пламенеющий огонь был жарким, диким, болезненно острым и вместе с тем размытым – и он был устремлён на неё, этот жар, и ей хотелось бежать от него прочь. Бежать, бежать, бежать… И кинуться куда-нибудь – хоть в полынью на реке.
«Да это же он горит!.. Он… Нет, Турмалиновая, ты, конечно, трусиха, но ему хуже сейчас, чем тебе… Звёзды, это его надо в полынью…»
Тур было страшно и больно смотреть в глаза, полыхавшие безумным костром. И стыдно. Потому что она не чувствовала в себе сил остановить его – этот огонь…
Но было нужно. Она должна была понять, что же это такое. Да. В последнее время он странно вёл себя, хотя и оставался тёплым и славным котом… Но она должна, она – обязана это понять. И помочь, если сможет.
Пересиливая себя, она попыталась снова ухватиться взглядом за его взгляд, проникнуть в него и разгадать, что же всё-таки он скрывает. Огонь, огонь, огонь…
«Предки, да что же это такое? Мечта? Мысль… страх, желание?!..»
Огонь. Пламя. Да, он горел. И… При чём тут она?!..
”Кто я для тебя? Друг?”
Тур опустила глаза, чувствуя странное бессилие. Она понимала. Кажется. Ох, хорошо бы это только казалось.
Никогда, никогда она не подозревала.. Ха, это смешно, но она не подозревала, что бывает любовь, что она случается. И что как бы она не просто мурлыкающая парочка на краю поляны – это она видела не раз, уж увольте. Но как это странное, щемящее, злое чувство – и не всегда, ох, не всегда оно бывает взаимно.
«Да, Коготь. Друг. Просто друг. П р о с т о   д р у г.»
Она выпрямилась – до боли в спине, опять, как всегда, как привыкла. Улыбнулась рассеянно и нежно, посмотрела ему в лицо.
- О чём ты, Снеж, м?.. – попыталась засмеяться. Глупо. Очень глупо. Ничего глупее в жизни не делала.

офф: ох, няш, у меня к тебе одна большая просьба: позволь Когтю обмануться. Ну пожалуйста…) Ибо, что бы там ни было, у меня есть одна мысль.

- Не о чём, - в его голосе слышалась боль.
Тур чувствовала себя ужасно. Так ужасно, словно никогда хуже не было и быть не могло. У неё кружилась голова, лес летел снизу вверх, прямо на голову ей, стоящей на раскалённом небе. На небе, где нет никаких котов, потому что невозможно жить в таком страшном пекле, в этой ужасной, раскалённой печи… Нет. Никаких Звёздных Предков. Только пустота. И эта пустота… Она было лучше, чем вообще что-либо другое.
Её выворачивало, пекло, давило изнутри, и она не знала, что это за чувство. Что… Почему, зачем ей нельзя смеяться над ним, ненавидеть его всем сердцем, хотя бы холодно, тупо презирать? Зачем она так понимает его чувство, когда знает, что ей всё равно никогда его не понять – может быть, единственный раз в жизни полюбившего – но полюбившего так, как она никогда не полюбит. Как ей просто не суметь. Как не суметь тысячам других.
Он бывал холоден, бывал брезглив, бывал груб и язвителен. Иногда он казался бесчувственным и холодным. Иногда ей было противно смотреть на него, как бывает противно смотреть на кого угодно. Но он любил её, любил здесь и сейчас, вот так просто, болезненно и страшно. Страшно…
«Предки, как страшно…» - Тур осеклась. Она, кажется, побывала на небе и знала с уверенной злобной чёткостью – их там нет. Там пусто. И горячо. Там такой же огонь, но вот он – этот кот – носил этот огонь в душе, он мог, а она, жалкое создание земного пепла, удерживаемое только верой в несуществующее, была пищащим, фальшивым картонным актёром в театре теней.
Тур захотелось упасть и умереть. Лучший, пожалуй, вариант. Самый… Если бы существовало Звёздное Племя, она вознесла бы к нему молитву – убейте меня. Ну пожалуйста. Ну убейте.
Она подняла глаза вновь, терзаемая надеждой, что умрёт от одного взгляда его глаз. Нет…
Ей хотелось что-то сказать. Ей необходимо было что-то произнести, да так, чтобы обмануть его. Чтобы обмануть навеки, чтобы перевернуть лес и нарисовать на плоских слепых раскалённых небесах звёзды. Великие звёзды. Мудрые звёзды.
«Прости», - пронеслось в голове.
Нет. Только не это. Только не…
«Ну думай, думай же, давай же, прошу… Хоть раз, пожалуйста, ты же так гордилась, что умеешь лгать… Ох, не надо было тогда так говорить… “О чём ты”, дура…»
Она попыталась внутренне сжаться, как перед прыжком в бездну. В смертную чёрную тьму. Попыталась сделать так, чтобы было больно… И обмануть саму себя – ведь тогда он точно поверит её собственной правдивой лжи.
Как сжатый воздух, все самые сильные чувства, которые она могла собрать внутри себя, медленно-медленно плавили Тур изнутри. И в какой-то момент, не выдержав этого, она будто превратилась во что-то большое, лёгкое и горячее… Без сил…
«Ох… Это… Ужасно больно… Хотя…»
Её передёрнуло – по-настоящему, внешне. Пожалуй, самым большим, что она использовала в этом деле, было то самое ужасное чувство вины, стыда и сознания собственной жалости, которое она испытала, услышав последние слова Когтя. И… Ей удалось.
Она смотрела ему в глаза. Смотрела тяжело и странно, как он смотрел на неё. В её взгляде, верно, был огонь – то жуткое, адское пламя мёртвых небес… Но он-то об этом не знал. В её взгляде была боль… А в душе было легко и весело, как после ночного дождя.
Кошка произнесла – тихо, по-детски, с той самой болью, и даже позабыла испытать восторг – это была самая великая ложь за её маленькую жизнь. Ну а что? Ведь звёзд-то нет. Но она их ему нарисует…
- Если бы ты мог… Если бы ты мог слышать и знать…

-Поздно... Слишком поздно.., - прошептал он.
- Нет… Не-ет… - серебристо пропела, прошептала Турмалин, приседая на передние лапы, словно от внезапно наступившей слабости. Хотя она не была уверена, что слабость эта – ложная.
Кажется, её слова не были наполнены звуком – лишь кое-где проскальзывали жалостливые нотки высоких, скулящих звуков. Она говорила, задыхаясь, ударяясь о снег и захлёбываясь им, как солёной водой. Во рту стоял металлический привкус, сухой язык ранили грани тонких снежинок.
- Слушай… Коготь. Смотри… Этот снег – чувствуешь его под лапами, чувствуешь, да? Каждую снежинку, каждую её грань… Этот лес вокруг, да, всю его жизнь, ты ведь наверняка с самого детства его знаешь… Вспомни же детство, в конце-концов!.. – Тур тяжело сглотнула сухой ком в горле и подавила приступ ярко-алой паники, нервно моргнув. - Этот мир, Коготь – слишком полон, слишком огромен, ясен и ярок, в нём слишком много света и чистоты, чтобы вмещать только нашу сегодняшнюю боль. Поэтому даже после самой страшной битвы восходит солнце, а дождь смывает кровь с камней. И… Ты знаешь, я так люблю мгновения после того, как кончится дождь – они всегда такие лёгкие, как будто можно поднять лапу вверх – да взлететь… - она вспоминала, как учила своего оруженосца – Щелчка, в самые первые их тренировки, учила чувствовать и ощущать, и вновь ясно ощущала, что может сделать и сказать, чтобы помочь ему, этому коту, виновной в полугибели которого оказалась. Турмалиновая брала в лапы всю способность говорить – говорить так, чтобы ей верили, чтобы её понимали… Чтобы научить того, кто стоит перед ней, очередной простой и ясной истине. Хотя с виду этот кот сейчас вовсе не нуждался в наставника – он ни в ком не нуждался… Да плевать она хотела на это, да, она будет его учить!..
Она не могла бы собрать его по кусочкам в целое, но коты крепче, чем кажется им самим…
«Поэтому если бы все несчастья случились с тобой разом – без малейшего права исправления – ты бы ещё мог подняться». – кошка слегка улыбнулась, широко раскрыв глаза и глядя на Когтя. Уверенность и привычная лёгкость свободных лап потихоньку возвращалась к ней. Она подошла к Когтю ближе, и кажется, едва не приподняла лапу к его подбородку, но вовремя опомнилась:
- Поверь мне, Коготь. Верь мне сейчас, чтобы потом… Опять так не ошибиться. Так же нельзя, - её улыбка приобрела определённость и смелость, она снова светло взглянула в его глаза, увидев размытый отблеск слёз на своих собственных – удивительно… Правда?..

Турмалин вздронула – где-то рядом будто лопнула натянутая нить, хлестнув раскалённым от резкости концом её по щеке. Так вздрагивать ей доводилось редко – но теперь, безошибочно и уверенно угадав, что это случится, она пришла в ужас, который всегда первой волной захлёстывает нас в горе, пользуясь нежданностью и ошеломляя.
Она почувствовала это ещё до того, как Коготь начал говорить – интуитивно, почти не улавливая его настроений в перемене запаха напряжённого воздуха, в дрожи усов, так, кажется, понимают, что вот сейчас – сейчас... И в следующий миг – сбываются кошмары.
Чёрная кошка резко, до боли, схватила пастью воздух и податливо отшатнулась, чувствуя, что утопает в чём-то мягком, ледяном, жгучем и жалящем. Снег, с первого прикосновения показавшийся раскалённым, царапнул по лапам надтреснутым настом, и она безвольно, как отброшенная тряпка, упала в его мягкое облачное великолепие, странно промелькнув в остывающем воздухе.
В её случае, верно, никакого кошмара не было.
- Хм...Ты права. Я больше не повторю старых ошибок. Я переверну эту проклятую страницу моей жизни и начну писать новую, только тебя-то там не будет!
Белый кот убегал по снегу, так мягко жалившему её сквозь шерсть, и контур его гладкого белого тела резко, как от пощёчины, размывался в воздухе. Ей казалось, что её всегда чуткие уши улавливают, как посвистывает ветер  - от бега – в его белой шерсти.
Её всю затопила безоттеночная, белая злость. Даже не так – пожалуй, ярость, но... Нет, слишком холодно для ярости. И ясно.
Ярость затуманивала глаза Тур красноватой плёнкой – это же чувство было белее самого белого снега. В ней будто прорвало что-то – да так, что было невыносимо терпеть. В глаза, в нос и уши, сквозь поры на коже – это чувство ринулось наружу, вырывалось сквозь зубы сиплым дыханием, - и ему всё равно не хватало места внутри. Это было довольно болезненно, и, пожалуй, не было смысла терпеть – не было сил и воли, да и напрасно... Чуткое существо Турмалин пообещало ей избавление и одновременно легко, чисто и резко приказало: «мстить».
Она иногда ворошила чужие подстилки и даже подстраивала мелкие пакости – давно, далеко, в детстве и ученичестве. Да и не... Нет, теперь её потребность – сродни голоду или жажде, или хуже того – была не такой. Теперь её удовлетворение было необходимо, как воздух – и было естественно и гармонично.
Она почти не думала. Идя по предложенному мстительным порывом пути – и заодно постепенно осознавая, как растёт страх и дрожь негодования перед этим котом, неожиданно, незаслуженно с его стороны – она легко перескакивала с указанного на указанный островок – и почти не отстала от времени и надобности, когда сказала вслед – отчётливо, негромко, дрожаще от слабости голоса – и настигающе-спокойно:
- Зато ты останешься у меня. Ошибки, знаешь, не живут без хозяев.
Это всё, что она могла. Пока только слова – и надеялась она, что достаточно слышно сказала, чтобы... Чтобы не забывалось.