Как только характер разговора начал видоизменятся в силу некого отторжения незнакомца, внутри дико заскрежетало какое-то мерзкое чувство. Кто-то, если память мне не изменяет, называл это уколами совести, но, судя по ощущениям, это отнюдь уколы, подобно комариным укусам в носопырку, а именно скрежет. Будто по льду когтями проводят. Я больше, чем что либо ненавижу этот звук, и именно это чувство можно было бы смело приравнять к тому, что я испытывал в данный момент, глядя на это сотворение мрака перед собой. Мрака. Именно. Мрачная обиженная туча. Я этого ни хотел.
Как-то сама собой левая лапа нерешительно поднялась, а пасть, было, открылась, чтобы хоть как-то замять то, что я натворил, проявив это любопытство сравни элементарному хамству, как можно было судить теперь, но тут же придержал свой порыв.
Ответ был слишком прост. Оно и не мудрено. Будто все стало внезапно ярче обычного, солнце вышло из-за облака и разлило свой чертов свет. Я прищурился. Прищурился и от того, что был разочарован, нет, не ответом, а тем, что спросил не то, что хотел слышать на самом деле. В воде что-то гулко плеснуло, я инстинктивно передернул взор своих глаз в сторону ручья. И глядя на водную гладь, я не мог не думать о сказанном. Он просто покинул племя, желая вызволить на волю тот самый проклятые ветер непоколебимой свободы, что таился в сосуде его упругих вен. Это жгучее желание, порой, оказывается в разы сильнее врожденной преданности, долга и, черт возьми, даже любви, судя по тому, что было сказано "когда-то был Речным", "когда-то с подругой". Где эта подруга? И где был он сам? Где остались чувства, если, конечно, они вообще хоть когда-то существовали. И что? И что, если все-таки я сам себе заморочил голову смутным детским желанием разыскать следы неуловимого? Сама безнадежность. Тьма. Мне это все должно наскучить.
Еще какое-то время копался в своих думах, пока вновь не вернулся обратно. Его взгляд полосовал меня холодом, и мне только и оставалось, что внушать спокойствие, глядя пытливо и твердо. Я был обязан держать марку, и вроде бы справлялся. — Я, хоть и не знаю, что такое жажда свободы, но знаю, что такое корчиться от жажды. Жажды... как тебе объяснить... я правда не знаю. Это как будто у тебя кровь пытается выбиться наружу, стучит и давит на грудь, орет тебе в самую голову, чего хочет на самом деле, и однажды, ты просто сдаешься, и повинуешься этому кр... этому зову, — дернув ухом, — черт его знает, почему, но я тебя отлично понимаю, бродяга. — «ты говоришь, как старый сварливый мужлан», боги, как не вовремя я вновь вспомнил о Сизой.
Пустынник привык нести мне какую-то дичь про "самобичевание", и что никак нельзя им злоупотреблять, но так или иначе, я уже достиг кондиции, когда мог ни с того, ни с сего взять и дико нагрубить просто потому, что дело приняло неверный оборот, и просто повеяло прохладой, и просто потому, что я поспешил и оттого был на грани. С каких-то пор я слишком часто позволял себе быть настолько нервным, настолько беззащитным. Нужно было бы что-то с этим делать, предпринять какие-то особые усилия, вроде расслабляющих посиделок-полежалок с кем-то особо сильным духом, впитать его настроение в себя, вдохновиться, или еще что-то в этом роде. Кому-то это помогало, кому-то из моих таких же нервных приятелей. Например, тому же Пустыннику достаточно элементарной проникновенной беседы с одним из старейшин, с кем он был особо близок, чтобы довольно быстро прийти в себя. Ему с этим повезло, явно повезло. Я не был настолько богат. Где все мои близкие? Кто у меня был кроме племени и товарищей? Кто был за той четко установленной гранью, которую я сам для себя, глупый, выдумал? Было ли там хоть одно чертово отродье?
Тот самый момент, когда я произнес свое имя, в придачу добавив в честь кого был назван, стал роковым, и что называется, необратимым. Он лишь произнес «я знаю», а меня со свистом выдохнул злополучный комок воздуха, что застрял у меня в легких, будто пламя изрыгнул, настолько он был обжигающим в этот момент. Он знал. Он знал, треклятые вепри, он знал! Я едва не поморщился от накатившего волнения, которое связывало в узел желудок и растягивало мышцы дугой. Я едва на когтях не стоял. Но в конце-то концов! Меня мог знать по-имени буквально, кто угодно, а я, как последний идиот стоял у утопал в глазах, глядящие на меня сквозь затертые временем дни, когда я, будучи крохотной личинкой сумел различить два горящих буйной зеленью ока, глядящих на меня вот так вот, как сейчас. Так же завороженно, быть может, даже с какой-то долей трепета.
Я тотчас нахмурился, лишь оттого чувства, что мог быть попросту одурачен, и все это лишь шутка, искусно проделанная сознанием лишь только потому, что я хотел, чтобы это случилось, я хотел, чтобы он был родным отцом, которого я никогда не знал, и если знал, то лишь один-единственный раз. Я смотрел и не видел ничего кроме оголенного волнения, стоящего передо мной во всей красе, нисколько не скрывающего своих порывов и чувств.
Я низко-низко пригнулся, почти припал к земле, метнулся вперед, все так же глядя на него, на черного этого кота, остановившись буквально в шаге от него. Я не знал, как я выгляжу со стороны, и на какие мысли это могло бы навести посторонних. Я просто попал в зону власти крови, которая сейчас трепетала от какого-то дикого волнения, будто лепестки распустившейся розы на майском ветру в знойный полдень за пару часов до страшной грозы. Я, было сжался, распух от вставшей дыбом шерсти, глядя ровно, как тогда снизу-вверх, я как-то тихо, вопреки этой приобретенной близости тихо спросил: — Это ты... это ты мой папа, правда? Я же... я же не совсем дурак, ты же можешь быть моим папой, правда?

Отредактировано Светлячок (08-04-2016 00:54:38)

Прошел месяц

Месяц. Луна успела заново стать круглой и снова пойти на спад. Столько времени прошло с тех пор, как одиночка в последний раз ходил по этим территориям. И по мнению самого Рокота прошло слишком много времени - он мог бы вернуться заметно раньше, попытавшись вновь поговорить с Речной Предводительницей. Сначала. когда его выпроводили с территории, он думал прийти через несколько дней, в нем кипела ярость и раздражение, досада горячила сердце. И он бы пошел, но вовремя одумался. Остыла внутри него кипящая кровь.
Рокот понял, что нужно все обдумать. И, погрузившись в мысли, смог сообразить, что поспешно вернувшись вызовет еще большую агрессию. Его посчитают подозрительно навязчивым. Лучше было переждать подольше, чтобы вся их обострившаяся с кем-то там, за кого бы они его не приняли, ситуация улеглась. И к нему отнеслись бы более спокойно.
Любопытство и нетерпение постоянно возвращали кота к этому ручью. Он издалека наблюдал за тем, что творилось на территории речных котов - за тем, как дичь бегала на том участке земли, как проходили охотничьи и пограничные патрули - теперь он понял, что их есть два вида. Опять-таки, наблюдения позволили узнать больше о своем родном племени.
"Вернувшись, буду ли я чувствовать себя там родным? Нужным, а не чужим? Станет ли территория и коты этого племени мне домом и семьей?" - этот вопрос на протяжение всей луны витал в его голове и мучал, терзал. Иногда он порывался бросить это дело и продолжать жить, как жил. Но в другой момент это начинало казаться ему весьма трусливым поступком. А трусость - ужасное качество, которое рокот не позволит себе допустить в своем поведении.
И вот он сел на берегу ручья, обернув хвостом лапы. Хмурые тучи опоясывали утреннее небо, прохладный мороз кололся. Поначалу, когда кот собирался сюда идти в открытую, то помышлял выловить пару мышей или крыс из какого-либо амбара или из той мельницы - чтобы прийти не с пустыми лапами. Но потом фыркнул и не стал ничего делать. Причина в том, что он не будет пытаться задобрить лесных жителей. Это выглядит противно-жалко. По крайне мере Рокот так бы отреагировал на подачки.

было холодно просто брать и сидеть на снежном насте, и то и дело кот зябко подгибал то одну, то другую лапу, старательно зарываясь поглубже в собственную шерсть. Увы, не настолько длинную. Через плотно прилегающий короткий шерстяной покров кот быстро собирался до теплой кожи тела, согревая озябшие подушечки лап. Хотя особо погреться не удавалось. В чем-то можно было даже позавидовать красавцам длинношерстным.
Наконец на горизонте замаячила коренастая фигура золотистого окраса. Кот, представший пред ним, был крупным, широкоплечим, с надорванным ухом. шармом вдоль глаза, что вызывал легкий трепет, - хотя и сам Рокот мог похвастаться пугающими отметинами на своей шерсти, - и хвост у него был как-то кривоват.
- Стоп, - Рокот заинтересовано посмотрел на золотистошкурого, мерно постукивая кончиком хвоста по снежному настилу. Он в принципе, ничего делать и не собирался. А что, речной житель испугался и предупредил, что лучше стоять на месте? Захотелось надменно фыркнуть, но полосач сдержался от такого не вежливого провоцирующего жеста. Будь этот здоровяк из одиночек, знал бы, как глупо для Рокота сейчас это прозвучало. Там, на вольных землях, никто не станет слушать просьбу остановится и разговаривать. Захочет - нападет без предупреждения. Собственно, может поэтому и был послан сигнал "стоп"? Возможно, что от Роокта ожидали чего-то такого. - Меня зовут Львиносвет, я принадлежу Речному племени. Что тебе здесь надо?
Янтароглазый внимательно рассматривал одиночку, что не скрылось от его собственных глаз. Хмыкнув, кот приподнялся, еле заметно кивнул и вскинул подбородок повыше, самоуверенно расправляя плечи. На сек4нуду подумал, а не слишком ли горделиво-вальяжно будет принят тот жест и не обернется ли все крахом, как в прошлый раз? Но быстро отмел от себя эту мысль.
- Моё имя Рокот, - раскатисто пробасил темношкурый. - И я знаю, что если ты с этих земель, то являешься членом конкретно Речного племени, - снисходительная улыбка, но лишь на мгновение, появилась на его морде, потом гримаса серьезности вновь вернулась на свое место. - Я ищу встречи с вашей предводительницей, Львиносвет. Уже, как луну, ищу. Я приходил сюда ранее. Однако, не зная, решил самостоятельно отыскать ваш лагерь, и в глубине земель наткнулся на патруль. Поэтому в этот раз я решил дождаться кого-то. И я рад, что не сильно замерз, ведь появился ты, - кот коротко фыркнул. - Проводишь меня в ваш лагерь?

- Нет, Рокот, просто так взять и проводить не могу, - достаточно уверенно прозвучало из уст собеседника. Рокот досадливо дернул ухом. Ну, что опять не так? По телу с мурашками прошлось раздражение, и короткая шерсть встала дыбом. Он так давно хочет попасть омой! Почему все так сложно?
"ну, в тот раз хотя бы на меня не кидаются с обвинениями в том. к чему я не причастен!"
- Недавно здесь замечали группу чужих котов. И ты ведь можешь быть из их числа
"Он до сих пор не решили эту проблему? Что ж, видимою все серьезно. Мне нужно показать, что я не собираюсь причинять им вреда..."
- Что ж, я понимаю, - вздохнул полосатый, опуская морду к груди и задумчиво хмыкая. Что ему стоит поведать Львиносвету? Не будет ли опасно говорить о его речных корнях и об изгнании еще в детстве? Насколько эта информация изменит расклад дела? Ведь, возможно, тогда его и вовсе выгонят зашей!
"С другой стороны, он бы все равно узнал, если бы меня приняли в племя, так?..." - грустно утешил себя этой мыслью кот  вздернул подбородок. Взгляд был достаточно уверенный.
- Я родом из твоего племени, Львиносвет, - короткая пауза. - Но мне пришлось уйти ее в раннем детстве со своей семьёй. Мои родители... - он вздохнул, зажмурился, умолк. Нужно ил говорить? Или промолчать? - Они были предателями. без нас с братом отказались уходить. А потом, через пару лун, бросили и нас с ним на незнакомых территориях, как только обучали базовым приемам, - он глухо рыкнул. Ненависть к Метели и бурьяну кольнула в груди. Презренные комки шерсти! - Сейчас я хочу вернуться в Речное племя. Я не знаю, о каких котах ты говоришь, но я - одиночка. Я выживал только на пару с братом.