Сугробчик
А-а-а!!!У меня истерика!Рыдаю((

Я плачу     Какие же всё-таки люди твари!Мне такое нельзя читать,у меня истерика.Почему люди такие жестокие?Т_Т.Бедный котик и бедная собачка!Так же нельзя поступать с животнами!!!!!!!!!

Смола
первый рассказ грустный, да... но второй... просто сижу сейчас и плачу... что самое обидное, люди часто заводят щенков, они смешные и милые, а потом... вырастают и перестают быть забавой... и их просто выбрасывают...

Смола
нет и не посмотрю! потому что я догадываюсь, что там может быть! и не хочу убеждаться в своих догадках ><

да... прочитала еще раз... просто слезы... снова... у нас во дворе я только один раз видела мертвого котенка, но он не был худым. в нашем доме есть женщина, она подкармливает котов, но гоняет собак. я ее не особо за это люблю, потому что я не кошатница, я собачница. но люди из наших домов - из трех - подкармливают и стаю. носят им еду. у нас в Одессе была снежная зима, холодная, и вся стая ее пережила, ни одного трупа! а вот соседи ОТРАВИЛИ собаку, она жила в подъезде. соседи купили щенка, но она выросла и стала слишком большой (обычные 30-40 см), ее выставили на лестничную клетку. а потом на улицу. у нее родилась дочь, белая, Лайма. она охраняла дом и очень громко лаяла, правда иногда и на жильцов собственно моего корпуса. ее за что-то боялись, но она никогда никого не кусала, хотя я тоже ее опасалась. я боялась и черной, ее мамы. но сейчас я постоянно с ней общаюсь, когда прохожу мимо. а Лаймы уже нет... ее отравили наши соседи, НИ ЗА ЧТО! просто за то, что она лаяла... а наша собачья стая лает на бомжей и пьяниц, когда они идет по двору. но есть люди, которые очень не любят этих собак... глупость написала, наверное... просто есть разные люди... есть люди, которые шугают и бьют бродячих животных, а есть те, кто им помогает...

блин, я тут вспомнила...
вчера мы с подругой шли к хлебному киоску... а там собака лежит. довольно большая...
так как я собачница на 100%, я начала подходить к ней с улыбкой на лице, со словами "привет, моя лапа!"(хотя я видела её первый раз... она завиляла хвостом и наала поворачиваться на спину, чтобы я погладила её живот(многие собаки любят это...) боже, она такая милая. все время виляла мне хвостом. а мимо шла бабушка, которая в подъездах полы моет... она стала говорить, что эта собака убогая, что никто ни во что её не ставит, что такова её судьба.. мне стало так жаль эту собаку... блин, это ведь такие милые, преданные существа... я не понимаю, как можно быть такими бездушными, как те, которые этих животных травит, топит, и т.д...

Азиатка
это точно... их любовь - самая искренняя на свете... ((
а люди... твари. не все, конечно. но, к сожалению, многие...

рассказ Прощание
Автор неизвестен. Нашла Пепелинка.
Не совсем в тему,но тоже грустный и тоже про кота.

Не знаю, покажется ли вам это странным, но я никогда не умел сказать Ему "ты" - только "Вы", не иначе.

И не было в том пыльного налёта официальности или нарочитого уважения - лишь благодарная нежность, вот и всё. Случалось ли вам задумываться над тем, что слова "я люблю Вас" звучат куда проникновеннее и острее, нежели просто "я тебя люблю"? Я тоже заметил это не сразу, и, быть может, в том причина, что рассказ мой, ещё не начавшись, уже начинает петлять и дробиться, словно русло равнинной реки...

Был Он тогда, пожалуй, по своим меркам не юн и давно привык к одинокой жизни комнатного городского кота - брезгливо глядел сквозь стекло на галдящих голубей, при случае охотился на залетавших в дом бабочек, ночами деловито и бесшумно, ловко обходя медные кувшины и подсвечники, путешествовал по книжным полкам, сторожко шурша сухими цветами. Днём Он оставался один, и Его досугом было ожидание. Расписание нашей жизни всегда было путаным и рваным, мы возвращались поздно и в разное время, и тот, кто приходил раньше, всегда свидетельствовал: задолго до того, как ты вставлял ключ в замочную скважину, а скорее, был лишь на входе в колодец двора, Он бросал любые свои занятия и устраивался у дверей.

Однажды я возвращался из командировки, уже зная, что у нас гостит сестра с детьми, жили мы тогда в коммуналке, прилетал я в несуразное раннее время - и потому поехал сначала к друзьям.

В начале пятого кот проснулся, утробно завыл и бросился к дверям, царапаясь и сердясь.

- Что с ним? - испуганно спросила сестра.

- Юра прилетел, - ответила Жена.

Я пришёл, когда в доме садились завтракать. Он, как обычно, встретил меня у дверей, но был сдержан и, я бы даже сказал, сух.

- Ты когда прилетел? - спросила сестра.

- Около четырёх утра.

- В четыре пятнадцать, - уточнила Жена, и, поверьте мне, кот поглядел на неё с благодарностью.

- Не сердись, пожалуйста, - сказал я Ему, присев на корточки.

Он потёрся о мои ладони и сначала тихо, а потом всё громче запел свою песенку, тельце пружинилось и обмякало, передние лапы месили мою ладонь, и шерсть начинала светиться ровным, матовым, успокаивающим светом.

Но глаза Его были печальны.

Потом я не раз задумывался, почему кошачьи глаза, в которых столько лукавства и таинственного огня, чаще всего бывают печальны, и это тёмная, непроницаемая печаль. Нам только блазнится, что коты проживают у нас, под нашим кровом, а на самом деле это мы находимся под их великодушным покровительством; они знают, что сроки нашего пребывания на земле не совпадают, и печальное понимание, что наступит пора, когда они оставят нас, когда мы останемся одни, для них, хорошо знающих, что такое одиночество, должно быть, является постоянным источником бессильной тоски...

Когда мы уезжали в отпуск, Он оставался на попечении обожавших его соседей, но предпочитал не выходить из комнаты, а за неделю до нашего возвращения просто устраивался клубком у внутренних дверей - и никакие уговоры, никакие лакомые кусочки не могли сдвинуть Его с места. Едва мы открывали дверь, Он поднимался навстречу, и было такое ощущение, будто Он встаёт из своей шкуры: пол был густо покрыт Его опавшей шерстью. Конечно, мы охали, ахали, мы переживали - но что там скрывать: мы гордились Его верностью, Его преданностью, Его любовью.

Вот здесь, наконец, я приступаю к своему рассказу.

Случилось так, что по дороге с дачи к нам заглянули друзья, и была с ними кошка по имени Мисюсь, очаровательная потаскушка, при воспоминании о которой у всех дачных котов туманились глаза и начинали ныть свежие и несвежие раны. Мисюсь освоилась мгновенно, едва её выпустили из корзины, тут же метнулась к Его подносику и принялась за еду.

Он сначала оторопел, а потом вдруг обмяк и на каких- то ватных, ополовиненных лапах осторожно прокрался в кресло, стоявшее рядом.

Оттуда Он мог видеть её сверху - чавкающую дурочку, жадно хватавшую фарш и громко лакавшую бульон.

Но, Господи, как Он смотрел на неё - с обожанием, восторгом и мукой!..

Такой мужской взгляд я видел лишь однажды, мельком, почти тайком, когда вдруг заметил, что мой старый товарищ тягучим взором провожает холодноглазую блондинку. Я знал её. Да все мы её знали. И все мы, Севкины друзья, жалели его, дурака, и надеялись, что пройдёт это наваждение, а стихи - пускай останутся стихи, ведь это же прекрасно и это прекрасно само по себе: "И пусть судачат, что гнезда не вьёшь, что ломки крылья и что всюду сети, - благодарю Тебя за то, что Ты живёшь на этом белом, беспокойном свете..."

Недавно мы похоронили его. Умер он в пустой квартире, хватились его не сразу - в своей недлинной, непрямой и нелепой жизни он не раз исчезал внезапно, а потом так же внезапно возникал. На этот раз не возник, а вознёсся дымком над новомодным и холодным крематорием, похожим на современный аэропорт. Собравшись помянуть его в чьей-то холостяцкой квартире за большим и нескладным столом, мы говорили бестолково и всё же договорились об одном: пускай она не приехала на похороны, не будем хотя бы сегодня говорить о ней дурно - Севка любил её, любил всю свою жизнь, и, значит, было и в ней, и в его душе нечто такое, чего нам никогда не узнать, и никогда уже не изведать...

Остаток дня, вечер, ночь и следующее утро Он провёл в кресле, сосредоточенно глядя вниз.

Нас это забавляло. Мы подтрунивали над Ним, в каждом телефонном разговоре с подругой Жена непременно передавала привет Мисюсь, кончики Его ушей трепетали, когда Он улавливал новое звукосочетание и, будьте уверены, абсолютно точно соотносил эти звуки с тем видением, что промелькнуло в нашей комнате несколько дней назад.

Однажды мы позволили явную бестактность - завели при Нём разговор, что у Мисюсь опять новый хахаль, что это просто террористка какая-то и спасу от неё нет никому. Он внимательно прислушивался к разговору, извлекая сначала знакомые звуки, но довольно скоро, совершенно непостижимым образом научился распознавать смысл новых, унижающих Мисюсь звукосочетаний и стал смотреть на нас... как бы это сказать поточнее- проще всего было бы сказать - с презрением, но проще - не значит точнее, ибо в этом взгляде, помимо презрения, муки и тоски было ещё - представьте себе - сострадание.

Казалось, Он жалел нас.

Тогда-то и появилась у Него странная привычка - вдруг, ни с того ни с сего усесться в угол комнаты лицом к стене и сидеть так неподвижно часами; то место впоследствии мы так и прозвали Печальный Угол. Он и прежде отличался чопорностью, старомодностью манер и, быть может, даже некоторым ригоризмом. Задолго до этой истории произошёл забавный случай, который потом мы пересказывали как анекдот.

Жена была в отъезде, в гости ко мне пришла давнишняя приятельница, с которой мы разболтались славно и ни о чём, что так приятно делать, когда работы невпроворот, а приниматься за неё неохота. Кот всегда относился к гостям с вежливым равнодушием. Он выходил поздороваться, а потом погружался в свои дела. Так было и на этот раз, однако в одиннадцать вечера Он неожиданно вспрыгнул на стол, за которым мы сидели, холодно посмотрел на меня, неодобрительно поглядел на гостью, коротко взвыл, а потом, глядя на неё неотрывно, принялся выть безостановочно и гадко. Мы принуждённо захихикали, и я пошёл провожать гостью, а вернувшись, сказал:

- По-моему, Вы себе позволяете.

Он боднул меня и перевернулся на спину, приглашая к игре, обхватив мою руку, и стал колотить задними лапами, но когтей не выпускал, бил мягкими мохнатыми подушечками. И всё время глядел на меня - покойно и понимающе.

Он вернулся к привычным занятиям, был с нами, как обычно, великодушен и терпелив, и однажды я, наивно желая, чтобы воспоминания о Мисюсь угасли в нём насовсем, сказал:

- А Вы знаете: Мисюсь уехала. Навсегда. В Канаду.

Тогда тоже уезжали. Правда, не так густо, как сейчас, но уезжали. Но тогда уезжали, и это означало: никогда.

Он повёл ушами, вслушиваясь в мои слова. Я погладил Его, крепко прижал затылок, и это тоже было приглашение к игре: обычно Он яростно крутил башкой, выворачиваясь из-под ладони, потом вскакивал на задние лапы и, размахивая передними, шёл на меня, притворно рыча. Но на этот раз Он каким-то неуловимым, изящным движением высвободил голову и, вдруг собравшись в пружинящий комок, прыгнул с места на верх книжной полки, прошёл по ней из конца в конец и уселся рядом с сухими цветами.

Было уже сумеречно, и свет, падавший сквозь прутья виноградной корзины, заменявшей нам люстру, отбрасывал дробные тени; кот был дымчат и невидим, только глаза светились, они существовали отдельно и были, словно слога, не составленные в слова.

Я улетел в очередную командировку, а когда позвонил домой, Жена, едва узнаваемая сквозь слёзы, сказала, что Он умирает. "Ты не поверишь - у него рак. Приезжай скорей".

Скорее не выходило.

Позвонив накануне прилёта, я узнал, что уже трое суток Он не встаёт, не поворачивает головы и почти не дышит. Но когда вошёл, не поверил глазам: мой любимый, мой исхудавший, мой полинявший, мой самый красивый на свете кот медленно выходил навстречу.

- Это Вы! Здравствуйте!

Он раскрыл рот, но звука не получилось, и Он посмотрел виновато, словно бы прося прощения за то, что оставляет нас на земле, таких одиноких и таких не умеющих любить.

Мы давно уже не живём в коммуналке, у каждого из нас теперь по комнате, у нас по-прежнему путаный, рваный распорядок дня, но теперь никому нет дела до того, листаешь ты до трёх часов ночи книгу или в семь утра начинаешь барабанить по машинке. Только в отпуск теперь мы почему-то ездим порознь. По всей квартире, вперемежку с книгами, висят фотографии, на которых изображены все коты мира. Мы с удовольствием узнали, что уличному лондонскому коту Хэмфри был поручен отлов мышей в правительственном комплексе на Даунинг-стрит. У нас появились книги, которых в те годы почему-то не издавали, в них рассказывалось про самые разные кошачьи тайны и загадки. Только ни в одной из книг, ни на одной из фотографий я не нашёл хоть кого-нибудь, похожего на Него.

Иногда, внезапно просыпаясь ночами, я вспоминаю прощальный взгляд и силюсь понять - упрёк то был или сожаление или просто просьба. Я понимаю, что тайная наша надежда, что мы только игрушки, и потому нас пощадят, не тронут, не даёт нам права считать себя выше кого бы то ни было, но мы так считаем и не в силах отказать себе в этом. Я понимаю, что дело не в том, чтобы разгадать тот взгляд и не в том, чтобы вернуть ушедшее мгновение, а только в том, чтобы удержать тепло холодеющей крови. Нас не щадило время, ну а мы-то - мы-то кого пощадили?

Мы похоронили Его в берёзовой роще, в парке, разрезающем город.

- Мы же хотели его уберечь! Мы же хотели, как лучше! - рыдала Жена, когда мы возвращались в пустой дом после этого печального обряда. - Правда?

В тот год с особым усердием убивали уличных котов - топили, вешали, жгли, четвертовали; это потом принялись друг за друга.

- Да, мы хотели как лучше, - ответил я.

Но вдруг подумал - Ему мы хотели лучше или только себе?

Первое время мы часто ходили на могилу, потом реже, потом совсем перестали.

Теперь я нашёл это место с трудом. Буквы, которые я вырезал на стволе, заплыли, вырос подлесок - молодой березняк, но прямо над могилой росло деревце, не похожее на берёзу. Я вгляделся в листья и ахнул. То был клён, то были листья канадского флага, то были цвета страны, куда Мисюсь никогда не уезжала, но Он этого не знал и в погоне за нею выбрал самый прямой путь, а земля, приняв Его в себя, не захотела, не смогла остаться безучастной.

P.S. Я написал эту историю десять лет назад. У меня давно другой кот. Только теперь мы с ним остались одни.